Стихи И. Шмелева

     Об Иване Шмелеве-поэте не очень хорошо известно широкому читателю. В основном, его знают как прозаика.
     Тем не менее, рассказывая о творчестве Ивана Сергеевича, нельзя не упомянуть о его стихотворных произведениях.
     По его собственному признанию, стихи Шмелев начал писать еще с детства: неумелые, о любви и страданиях; написал даже «драму в стихах»...
     Мы будем говорить о взрослом, уже состоявшемся Шмелеве-поэте, поэтому начнем с одного из последних стихов автора.
     За границей Шмелев необычайно тосковал по России; во время Второй мировой войны он, один из немногих русских писателей-эмигрантов, не покинул оккупированный Париж (за что на него было вылито немало грязи, некоторые представители русской эмиграции даже обвинили его в сотрудничестве с фашистами).
     4–5 августа 1945 г. Шмелев написал, пожалуй, одно из лучших своих стихотворений и посвятил его России.
                Марево
Вся снеговая-голубая,
В ином краю приснишься Ты,
Иль яркий день чужого мая
Напомнит мне твои черты, –

Я, весь в плену воображенья,
Воздвигну светлый образ Твой
И, верный раб отображенья,
Весь день живу я, сам не свой.

Так знойный свет в степях Востока
Покажет марево-обман –
Зеркальный блеск и синь потопа –
И вмиг развеется туман.

Была Ты… да? Таперь – какая?..
Все та же ширь, все та же даль?..
Вся снеговая-голубая,
Вся – свет и светлая печаль?..

Пусть Ты совсем другая стала,
Чужая вся, и вся – туман…
Но лишь бы маревом предстала –
Испить чарующий обман.
     Очень интересно стихотворение, которое Шмелев написал сам о себе. Адресовал он его близким своим друзьям – Раисе и Людмиле Земмеринг:
... я пылок, скор, кипуч, мятежен,
Порой уныл, порой речист;
Но сердцем радостен и нежен,
Но в чувствах искренен и чист.
Задорен, буен, своенравен, –
От дедов принял этот склад:
Я простотой всегда им равен,
Я весь от них, их строй и лад...
Как и они, – нелицемерен,
Как и они – не очень глуп,
Привязчив, ласков, легковерен,
К соблазнам жизни, право, туп.
Мои пороки – их пороки,
Большие ль, малые, – Бог весть;
Но жизнь дала-таки уроки... –
И можно смело все зачесть...
     ... В июне 1936 г. скончалась Ольга Шмелева, жена писателя. Мы писали о том, как тяжело переживал Иван Сергеевич ее смерть. Десять лет прошло после этой потери, когда, заново пережив печаль, почувствовал «свет примиряющий». 3 июля 1946 г. Шмелев написал стихотворение, посвященное умершей супруге...
Крест голубцом, и у Креста – береза.
И другом присланная роза.
Могилка, – мягкая, как и душа ея.
Вся – высшая любовь. По ней печаль моя…
Самоотверженно она меня хранила.
И мой нелегкий труд России подарила.
     А 11 июня этого же года был написан «Завет прощальный», посвященный уже другой Ольге – Бредиус-Субботиной. Шмелев писал о женщине, еще не познавшей своего пути, но не ведающей покоя:
Раздольной волею вольна,
Светла, могуча и мятежна,
Ужель, девятая волна,
Вскипишь лишь пеной безмятежно?..

Вскипишь – и, в блеск разбивши грудь,
Отпрянешь мутью неизбежной,
И затеряется твой путь
В просторе синевы безбрежной?..

О нет же… нет!.. Поверь в себя,
Исполни Божие Веленье:
Твори, страдая и любя,
Познав свое предназначенье.

Покойной волею полна,
Восторгом светлого волненья,
Катись, девятая волна, –
Волна любви, – не разрушенья.
     Об отношениях Шмелева и Бредиус-Субботиной мы рассказали в отдельной главе – эта женщина того стоит, она сыграла важную роль в судьбе Ивана Сергеевича. Достаточно сказать, что в каждом письме (а их было больше 1000) писатель признавался ей в любви: «Большое солнце. – Ты в нем! Ты – во в с е м, для меня, моя нежная, моя светлая! И в с е – для меня – в тебе, в Тебе, только. Это я крепко познал теперь. Аминь».
     Поэтому, в основном, все стихи Шмелева последних лет – лирические и шуточные – посвящены именно этой женщине.
          Прости...

Прости меня, моя родная,
Что отемнил твою мечту,
Что в ласке смел коснуться дна я,
А не вознес на высоту.

Зато теперь, прося прощенья,
Бесстрастно сам себя сужу
И, в воздаяние отмщенья,
Себя на казнь я присужу:

Отныне о любви к чудесной
Ни слова не скажу, ни-ни!..
Держи себя в границе тесной,
В любви высокое цени.

Ведь для беспутного земного
Высот затеряны ключи,
И нет ему пути иного:
Таись, томись – и замолчи?..

И я послушно покоряюсь...
Но в памяти томит одно:
Да в чем же пред собой я каюсь?..
Что увидал любви лишь дно?! ...

Видала дно и ты, дружочек,
Прознала сердцем тайну ту,
Что небо в звездах и прудочек
Любовь возносят в высоту.

Очами девственно внимала
Что звезды светят и на дне,
И как же чутко понимала... –
Что не мутнеют там оне!..
(Оле - Ваня 17.VIII.46, Париж)

* * *
Прошу вернуть "метаморфозу".

Грозящий палец понял я:
Смутил стыдливую мимозу
Смешок игривый бытия.
Пристойны келье чистой девы
Лишь воздыханья о грехах,
Канона постного распевы,
А не стихи о петухах.
Но у меня иное чувство:
В искусстве смелом нет греха,
Пусть будет даже то искусство –
Шутливый стих про петуха.
Да хоть у Пушкина, к примеру,
Возьму – "Нет, я не дорожу..."
Иль – "Леда " ... – ну, какую меру
К его стихам я приложу?..
Искусство? грязь?.. Грозящим пальцем
Тут ничего не изменить:
Не станет же Искусство смальцем
От непосилья оценить!
Сегодня, – "Лодочка" – чудесно!..
А завтра, – "Петухи" – разврат!
И все – в одной душе совместно:
Какой тут строй?.. и где тут лад?! ...
Я не умею лицемерить:
Сегодня – так, а завтра – нет.
"Всегда одним мерилом мерить
Одно и то же!" – мой ответ.
"Метаморфозу" мне верните,
как непристойное, для вас.
Вино сивухой не зовите –
И пейте обиходный квас.
Тонька. 24-26 авг. 46, Париж.

***
          Увенчание любви

Она рвалась к любви небесной
От темных мук земной любви,
Томилась прелестью телесной,
Но побеждала бунт крови.
Бессильны были все попытки
Дорожку в рай ей показать,
Но не избавила от пытки
Сама святая благодать.
Головоломную проблему,
Как отыскать спокойный рейд
И подобрать ключи к эдему –
Ей разрешил жидочек Фрейд.
Он доказал, что есть рефлексы,
И вот от них-то бунт в крови,
Но можно разрядить комплексы
Одним усилием в любви.
Любя свою мечту безумно,
Признав, что прав волшебник Фрейд,
Решила действовать разумно –
И обрела спокойный рейд.
На рейде якорь опустила,
Сказав «прости» святой мечте,
Флажок на мачте опустила
И стала жить, как все – те, те...
И идеал любить небесно –
Покинут и, в забвеньи, пал?
Нет, обретаются совместно
И тот, и этот идеал.
Душа-душой... но есть же тело!
Об этом долго говорить...
Душе до тела есть ли дело?
Ее призвание – парить.
Уступку сделав правде Фрейда,
Храня незримо свой полет,
Она порой взлетает с рейда,
Светла, чиста, как горный лед.
На рейде все благополучно, –
Опущен якорь, дремлет флаг...
Как в нашем мире все созвучно!
Как много в жизни тайных благ!..
1.IX.46, Париж.

***
          Весталочке

Красавица моя, роскошка,
Какие плечи, бедра, ножка...
Пересказать тебя нет слов,
Ты вся из любострастных снов.
Ты манишь негой и очами,
Движений бойкостью, плечами,
Извивом розового рта...
Ты – Ольга, – и всегда не та.
Изменчива, как свет и тени.
Какие дивные колени!
За тонкой тканью вижу их,
Все выраженья ног твоих.
Они скромны – и так заманны,
Так раздражающе туманны,
В уют свой негою манят,
Тянуться к тайному велят.
Они и бойки, и покорны,
Тихи и огненно-задорны,
Но если... только... захотят... –
Раскроют рот – и поглотят.
Тонька, 8.VIII.46, Париж.

* * *
Для тебя, моя Богиня,
Я хотел бы стать Зевесом...
Если б ты была пичужкой, –
Был бы я зеленым лесом.
Станет Олечка голубкой, –
Буду сизым голубочком...
Но сегодня ты – Святая,
Буду светлым Ангелочком.
Всем с тобою стану, Оля...
Все по силам, я – художник,
Нет предела, весь я воля,
Я – что травка-подорожник.
Подорожник... – он художник:
Все следочки слышит, знает,
Все пылинки собирает.
Только – горе-подорожник!
По дорогам много пыли...
Подорожник – что острожник:
Сколько пыли... – горькой были!..
Оле – в День ангела. 24.VII.1946,
Июль 1941-Июль 1946

* * *
Над Wickenburgh'ом ночь и сон,
Но в сердце – свет и ликованье.
Ты помнишь, Оля, трепетанье,
И робкий шепот – "любит он..."

Ты помнишь влажное дыханье
Прудов и парка. Звездный ход.
И сердца радостный полет,
Его восторг и замиранье.

Ты помнишь... – башенка белела,
Ночного часа сонный бой,
И воздыханье – "ди-вный... мой..."
О, как душа твоя горела!

Я помню... – весь в томленьи, ждал
ПисьмА, где бисерные строчки...
С каким восторгом я внимал –
"...глубОко тонут и в прудочке".

Про звезды говорила ты,
Прозрев любовью тайну эту:
Нашла глубокую замету
Небесной, Высшей, Красоты.

Предела нет Господней Воле,
Число и мера в Нем – одно:
И Млечный Путь, и тропка в поле,
Звезда ли, искра... – все равно,

Все у Него в безмерном Лоне:
Твоя любовь, и ты сама –
Звезда Любви на небосклоне,
Светляк – и Солнце, Свет – и тьма.

"ГлубОко тонут..." Так любовь,
Угаснув здесь, – сияет в Небе:
Так зерна, брошенные вновь,
Истлевши – возродятся в хлебе.

Любовь, застывшую в крови,
Мы вознесем живой на Небо, –
И зарожденное в Любви
Створится для живого хлеба.
Ив. Шмелев,20.VII.1946 Париж.

***
          Признание
Голубка чистая... моя родная Оля,
В предчувствии тебя, творил я тот рассказ...
Нет, не рассказ то был, а некий странный Сказ,
Мой робкий Сказ, – про... что? Про "Куликово поле".
Творил его в ночи, – и плакал, одинокий,
Утратив все мое – Россию и семью.
Творил, томясь, в чужой ночи глубокой,
Но кто-то – неземной – провидел боль мою.
Она – ты помнишь, да? – отражена и в "Поле", –
В душе смиренного... и в той душе – другой,
Горящей, трепетной, сердечно-светлой Оли...
Прозрение мое я утвердил тобой.

Я помню эту ночь и страх-благоговенье:
О Преподобном я, земной, дерзал сказать...
Творил – и чувствовал, как будто, дуновенье?.. –
Не Он ли укреплял меня на то дерзать?..

И я дерзал, творил, – и сотворилось "Поле".
Тянулись мутно дни, – и скорбь вернулась вновь.
О, эта скорбь и боль... такой не знал я боли,
Она сжигала все, во мне стенала кровь.

И сердце крикнуло: "возьми... меня... к себе!..
Я страшно одинок!.. Нет, не могу я доле!.." –
Она услышала: ты написала мне,
Из чуждой стороны, моя – другая Оля.

Она внушила так, – ты в это веришь, Оля:
Ты мне на боль мою твоей отозвалась.
И стал твоим мой Сказ про "Куликово Поле", –
И боль моя с твоей в святой любви слилась.
4-5 авг. 1946 (ночь), Париж. Ив. Шмелев.
     Несколько стихотворений написал Шмелев и для К. Бальмонта: о дружбе двух поэтов мы тоже рассказали в своем пособии.
      Приведем в качестве примера шуточное стихотворение Шмелева, которое Бальмонт определял как нечто «пряное, пламенно-рдяное, и что я (К. Бальмонт) охотно бы взял в одну из своих книг, что обрадовало бы, может быть, самого Бодлера» (статья Бальмонта «Шмелев, какого никто не знает»).
     Публикуется по автографу, находящемуся в архиве М.А. Деникиной-Грей:
     «В Калифорнии появилась — завезенная с Востока — черная мушка, которую называют “Черная Вдова”. Укус ее смертелен. Почему-то поражает она исключительно мужчин. Жертва погибает в первые же сутки.
     “Посл[едние] Нов[ости]”, июль 1927 г.
     Тайное творчество некоего “Капбретонца”, или — “никому не говорите!”
     Доверено К.В. Д[еникиной].

Черная вдова
Вольное подражание Б[альмон]ту

О, “черная вдова”… ты любишь остро, страстно,
Твой черный поцелуй — смертельно жгучий зной…
Но ты, пьянящая, как взвив змеи, прекрасна,
О, зацелуй меня!.. Я твой… покорный твой.

Восток в твоей крови, кипящей ядом Солнца,
В зрачках твоих дрожит предсмертный мрак и жар…
О, загляни ко мне, на “Little Cottage” — в оконце,
О, заласкай меня… в моей крови пожар!..

Любила ты яванца и японца,
Малайцев всех широт, ямайцев всех высот!
О, дай мне, черная, который “был, как Солнце”,
Вкусить пьянящий яд твоих разящих сот!..

Ты, Клеопатры дочь, Аспазия-смуглянка,
Ты обовьешь меня истомой черных чар?..
В губах твоих гашиш, цикута, опий, пьянка.
О, опьяни ж меня, летающий анчар!..

О, жгучая “вдова”!.. О, погаси мне Солнце —
Ожогом черных губ, отравой черных глаз…
Я слышу… трепет тьмы?.. Я распахнул оконце —
О, “черная вдова”!.. Мой траурный алмаз…