Тебя мы лаврами венчали В былые дни – в родном краю, Теперь ты стал венцом печали, Борцом за родину свою. Живое, пламенное слово Как «Солнце мертвых» жгет сердца. Пусть не иссякнет до конца Святая ненависть Шмелева!

Алуштинские прототипы «Солнца мертвых» И. Шмелева

Алуштинские прототипы «Солнца мертвых» И. Шмелева

     В трагической повести И.С. Шмелева "Солнце мертвых" нашла глубокое воплощение тема гражданской войны и послеоктябрьских событий. Судьба занесла писателя в Алушту, где он надеялся переждать "смуту и кровавую неразбериху", но революционная волна накрыла его здесь с головой. В 1918-1920 гг. Крым переходит из рук в руки то Красной, то Белой армии. В ноябре 1920 г. на полуострове устанавливается советская власть, и начинается "красный террор", голод, бесправие, насилие – словом, "прикосновение личности".
     На примере крохотной Алушты, в которой в то время насчитывалось 2,5 тысячи жителей, нашла отражение трагедия всей России.
     Героями повести являются жители Алушты: почтальон Дрозд, которого многие алуштинцы помнят и по сей день; кровельщик Кулеш, чьи "хлюгера самые хвасонистые в виде петушков, анделов с трубой, конников крутятся по всему берегу, аж до Ялтов"; винодел Верба с вербенятами. Эти фамилии и сегодня можно встретить в Алуште. В повести нет вымышленных имен и событий.
     Например, в книге И.С. Шмелева находим такие строки: "Кашина сына расстреляли в Ялте... виноделова. И отец помер от разрыва сердца. Мальчик был студент, славный мальчик. На войне был с немцами, а то все здесь жил тихо... рабочие любили... В приказе напечатано... на стенке".
     Работая в республиканском архиве, нахожу анкету на Кашина: "Кашин Николай Сергеевич, 20 лет, родился в Алуште, ученик 7-го класса местной гимназии. Отец служит виноделом в имении Токмаковой. По мобилизации 1919 г. в декабре служил в Джанкое на эвакпункте санитаром, откуда был освобожден по болезни, 12-го октября 1920 г. опять мобилизован и служил в алуштинском комендантском управлении. Обстоятельства пленения: остался как местный житель. 14 декабря 1920 г. Дача "Дивная", ком. 26. Подпись: Кашин".
     Вероятно, это последняя запись в его жизни, так как на даче "Дивной" размещался в 1920-21 гг. Алуштинский ревком (дача была разрушена во время ВОВ), откуда, после заполнения анкеты "о регистрации участников белого движения" путь был один – в могилу.
     Сергей Алексеевич Кашин, известный винодел, автор многих марок крымских вин, одно из которых и по сей день является гордостью Массандры – вино столовое "Алушта" – новыми властями был выслан "на север", в Харьков, по постановлению Симферопольской ЧК. В Крымском архиве хранится письмо его жены, Капиталины Федоровны, в Алуштинский ревком с просьбой вернуть мужа: "Прошу ревком оказать воздействие к возвращению мужа в Крым для работы по специальности. Это крайне необходимо для нас, его семьи, т.к. я совершенно больная женщина, а сын еще учится, и без мужа, отца, находимся в крайней нужде. Кроме того, от возвращения его в пределы Крыма местное виноделие только выиграет, так как в течение 30 лет он состоял виноделом одной из солидных фирм в Крыму. Там же он работает не по специальности, и, конечно, не может принести для государства такой пользы, какую бы мог принести здесь. Алушта. 1921 г. 27 июля. Судакское шоссе, дача быв. Марковича".
     "Резолюция: "Отказать в ходатайстве гр. Кашиной о возвращении ее мужа, Член ревкома – Кравченко. 30.08.1921 г.".
     Вот трагедия только одной алуштинской семьи, нашедшая отражение в "Солнце мертвых".
     Особенно трагично складывалась судьба представителей русской интеллигенции, в том числе жителей Профессорского уголка, в котором, начиная с конца XIX в., селились ученые, писатели, преподаватели лучших учебных заведений России.
     "Профессорский уголок, – отмечает И. Шмелев, – с лелеянными садами, где сажались и холились милые розы, привитые "собственной рукой", где кипарисами отмечались этапы жизни... Где вы теперь, почтенные созидатели – профессора, доктора, доценты, – насельники дикого побережья, говорившие "вы" – камням?.. Бежали – зрячие. Под земли ушли – слепые".
     Перед И. Шмелевым предстает профессор Иван Михайлович, высокий старик в башлыке, обмотанный по плечам шалью, с корзинкой и высокой палкой.
     "Родной! Го-лубчик... – слезливо окает он, и плачут его умирающие, все выплакавшие глаза. – Крошечки собираю... Хлебушко в татарской пекарне режут, крошечки падают... вот набрал с горсточку, с кипяточком попью... Комодиком топлюсь, последним... Ящики у меня есть из-под Ломоносова... с карточками-выписками, хороших четыре ящика! Нельзя: материалы для истории языка... Последнюю книгу дописываю... Каждый день работаю с зари по четыре часа. Слабею... Умру... Ломоносов пропадет! Писал комиссарам... никому дела нет".
     Я заинтересовалась биографией Ивана Михайловича, отталкиваясь от его собственных слов: "В Орле у меня все отняли: библиотека была... дом... капитал в банке от моих книг, все..." Поиск привел в Орловский краеведческий музей. Откуда получила ответ: "Филолог и педагог Иван Михайлович Белоруссов не является для орловских краеведов неизвестной личностью. В Орле сохранился дом, где он жил. В областной библиотеке хранятся книги и учебники. И.М. Белоруссова".
     Оказывается, Белоруссов с 1884 по 1897 гг. был директором первой мужской гимназии в Орле, а с 1906 по 1909 гг. – учителем Орловского кадетского корпуса. Наряду с преподавательской деятельностью занимался научно-исследовательской работой. Значительная часть его печатных трудов посвящена истории античной и русской литературы, теории поэтического творчества. Как, например, "К литературе о Пушкине: 1. Личность Пушкина и взгляд его на поэта и поэзию. 2. К биографии Пушкина" (Изд. 2, Орел, 1895 г.).
     Большой популярностью пользовался учебник И.М. Белоруссова по "Русской грамматике", ч.1 Этимология, ч.2 Синтаксис (Нежин, 1884). О достоинствах его свидетельствует то, что при выходе в свет его 18-го издания Министерство народного просвещения удостоило автора премии Петра Великого. Последнее, 26-е, издание вышло в 1916 г.
     Когда и как поселился И.М. Белоруссов в Алуште?
     В республиканском архиве Крыма обнаруживаю заявление от 8 ноября 1915 г. в Алуштинское городское управление от домовладельца г. Алушты, действительного статского советника Ивана Михайловича Белоруссова с просьбой разрешить "устроить 2 холодные комнаты над террасой моего дома". Из следующего документа "О продаже И.М. Белоруссовым недвижимости" от 21 июля 1917 г. узнаем, что имение это досталось продавцу «по купчей крепости от 3 сентября 1909 г.». Итак, Белоруссов поселяется в Алуште в 1909 г. Подтверждение этому находим в библиографическом словаре Булахова "Восточнославянские языковеды".
     Оказывается, что профессор Белоруссов был не только знакомым Шмелева, но и его доверенным лицом. В архиве хранится доверенность, по которой Иван Сергеевич Шмелев уполномочивает Белоруссова купить для него в черте Алушты участок земли. Доверенность заверена Павлом Иосифовичем Зубиетовым, исправляющим должность алуштинского нотариуса в июле 1917 г.
     В Алуштинском краеведческом музее хранятся воспоминания члена первого алуштинского ревкома – Михаила Ильича Моисеева, ведавшего народным образованием. Воспоминания написаны к 50-й годовщине Октября, присланы из Москвы, где М.И. Моисеев проживал последние годы, будучи членом-корреспондентом Академии сельскохозяйственных наук.
     "Чем могли привлечь публику речи 20-летнего малообразованного парня, за спиной которого была школа-семилетка и 3 года "революционного университета" в Красной Армии?" – удивлялся сам автор воспоминаний. В записях М.И. Моисеева встречаем имя профессора Белоруссова, правда, за давностью лет он назван Белоусовым: "К приходу Красной Армии в Алуште была гимназия и несколько начальных школ... Первым делом отменили преподавание "Закона Божьего". Ввели в старших классах II ступени (гимназия) преподавание Советской Конституции, но так как из штатных преподавателей ее никто не знал, то в первые месяцы пришлось преподавать мне.
     Некоторые затруднения вызвал переход на преподавание русского языка по новой орфографии. В советской стране уже два года назад была проведена реформа русского языка, отменена буква "ять" и "ъ" в конце слова и т.п. Как ни странно, распоряжение о переходе преподавания по новой орфографии вызвало волнение не среди учащихся, а среди педагогов...
     С кратким сообщением о необходимости преподавания по новой орфографии выступил я! После началось обсуждение. Жалобы на трудность такого перехода и просьбы повременить стали высказывать преподаватели русского языка. Затем слово попросил седоголовый старец, почтенной внешности. Это был профессор-филолог Петроградского университета Белоусов (?), который от революционных бурь отсиживался на своей даче (в Профессорском уголке) и для приработка вел какую-то работу в гимназии. Он начал так: "Уважаемые коллеги! Еще при министре просвещения Мануйлове была создана авторитетная комиссия из лучших знатоков русского языка, в которую имел честь входить и я. Эта комиссия после длительного изучения вопроса пришла к выводу о нецелесообразности проводить какую-либо реформу русского языка, и этот вопрос был снят с обсуждения. Я не понимаю, почему этот молодой человек (кивком головы и рукой он указывает на меня) предлагает нам вводить какую-то новую орфографию русского языка".
     Произнеся это, старец с гордым видом сел на место, а его "уважаемые коллеги", получив такую авторитетную поддержку, облегченно вздохнули, одобрительно закивали головами, их хмурые лица осветились улыбками.
     В заключительном слове я воспользовался "услугой" профессора и сказал, что давно уже нет министра Мануйлова, как и других царских министров, что уже более двух лет во всей советской республике применяется новая орфография. Собрание приняло решение о незамедлительном переходе к новой орфографии, но самым забавным было то, что тот же профессор подошел ко мне, похлопал меня отечески по плечу и громогласно сказал: "Правильно, молодой человек, к черту букву "ять"!" И опять все весело заулыбались.
30 марта 1969 г. Моисеев".
(Подлинник хранится в партийном архиве КП Украины).
     В "Солнце мертвых" есть упоминание и об этом парнишке: "Почему вчера на собрании не были? Смотрите, могут и убить!.. Явка обязательна под страхом предания суду революционного трибунала!
     А выступал сам Дерябин. Раньше парнишка с Путиловского завода наших профессоров пушил и учителям носы вытирал, а они улыбались не без приятности, а тут сам Дерябин!"
     Дальше читаем у Шмелева: "Жил-был Иван Михайлович, писал книжки. По этим книжкам мы с тобой учились... Потом про Ломоносова писать начал... Даже премию ему дали... Была у нас в Питере такая Академия Наук... Буржуи, конечно, там всякие сидели, "ученая рухлядь" всякая... Ну, вот эта "ученая рухлядь" за Ломоносова премию дала, медаль золотую".
     В "Словаре" Булахова читаем: "В конце жизни Белоруссов много занимался изучением языка сочинений М.В. Ломоносова и подготовил большой "Словарь ломоносовского языка", в рукописи удостоенный Академией Наук в 1914 г. премии.
     К сожалению, этот словарь остался неопубликованным".
     Вот о каком Ломоносове сокрушался Иван Михайлович! Со смертью его погиб и этот колоссальный труд!.. "Умер старик вчера, избили его кухарки! Черпаками по голове били в советской кухне. Надоел им старик своей миской, нытьем, дрожанием... Лежит профессор, строгий лицом, в белой бородке, с орлиным носом, в чесучовом сюртуке форменном, сбереженном для гроба...".
     Из повести И.С. Шмелева мы узнаем, что умер он в начале 1922 г. В словаре Булахова не указан год смерти (1850-?). Так раскрылась страница еще одной жизни, трагически оборванной теми, "что убивать ходят".

     Алуштинский дьякон – герой не только повести "Солнце мертвых", но и нескольких рассказов Крымского цикла. Шмелев явно симпатизирует ему: "Весной пойду на степь к мужикам, с семейством. Хоть за дьякона, хоть за всякого! А берите. Не примут – пойдем по Руси великой, во испытание. Ничего мне не страшно: земля родная, народ русский. Есть и разбойники, а народ ничего, хороший. Все мы – жители на земле от хлебушка да от Господа Бога..." ("Солнце мертвых", глава "Конец Бублика").
     В рассказе "Свет разума" он является главным героем. Вот каков его портрет: "Он все такой же: ясный, смешливый, даже курносый, и глаз прищурен, – словно чихнуть собирается. Мужицкий совсем дьякон. Лицо корявое, вынуто в щеках резко, стесано топором углами, черняво, темно, с узким высоким лбом, – самое дьяконское, духовное".
     "Дьякон смазывает себя по носу – снизу вверх – и усмешливо щурит глаза. Нет, он не унывает. У него семеро, но он и ограбленную попадью принял с тремя ребятами, сбился дюжиной в двух каморках, чего-то варит". (Наш современник, № 4, 1996, "Свет разума").
     После того, как "отца Алексея бесы в Ялту стащили", стал один служить в церкви Федора Стратилата, что находится в центре Алушты, на городском холме: "Приду в храм, облекусь и пою. Свечей нет. Проповедь говорил по теме – "и свет во тьме светит, и тьма его не объя!"
     "Отца Алексея другой месяц в Ялте томят, чуть не расстреляли. Ну, я за него бремя принял. Ничего не страшусь. Что страх человеческий! Душу не расстреляешь!" ("Наш современник", там же).
     Поиски алуштинского дьякона привели в школу Тихомировых, где на фотографии учащихся и преподавателей 1914-1915 гг. видим его в верхнем углу. Это Никандр Сакун, которого помнят еще многие старожилы Алушты, такие, как Георгий Петрович Сергеев, 1910 г. рождения, который учился в Тихомировской школе и у которого он (дьякон) вел Закон Божий. Вспоминает его и Галина Антоновна Захарова (урожденная Косьмина), 1913 г. рождения, которой он запомнился как очень веселый, "смешливый" (по Шмелеву), свойский, отзывчивый человек. Кстати, он и крестил ее, вместе с алуштинским протоиереем Петром Сербиновым, который упоминается в рассказе "Свет разума" как о. Алексей. Рассказ писался за рубежом в 1927 г., и Шмелев, видимо, опасался за жизнь священника, назвав его вымышленным именем.
     В клировой ведомости за 1921 г. о церкви Федора Стратилата (единственной в Алуште) сказано: "В 1920 г. расширена пристройкой алтарной части с ризницей и пономарней, новым престолом и вновь освящена архиепископом Димитрием 6 сентября 1920 г. на добровольные пожертвования, собранные протоиереем Сербиновым". (Напомню, что советская власть в Крыму была установлена только в ноябре 1920 г.). Так что речь идет именно о Петре Сербинове в повести "Солнце мертвых", где лихой рыбак Пашка жалуется: "Попа нашего два раза забирали, в Ялты возили! Уж мы ручательство подавали? Нельзя без попа нам, в море ходим!" ("Солнце мертвых", гл. "Чатырдаг дышит").
     Повесть "Солнце мертвых" охватывает события с августа 1921 г. по весну (февраль) 1922 г.
     Об алуштинском дьяконе мы находим схожую характеристику и у С. Н. Сергеева-Ценского: "...дьякон давно уже махнул на все рукою и шил на продажу мишек из бежевого кретона [...]. По склонности к некоторому озорству и насмешливости своей натуры он придавал мишкам весьма плутоватый вид, а так как ценой на них не дорожился, то шли они довольно бойко, и не только местные гречата, даже и гораздо более косные татарчата увлекались мишками дьяконского изделия". (С.Н. Сергеев-Ценский, "Маяк в тумане", где повествование идет "о годе двадцать восьмом").
     Трагично сложилась судьба сыновей Никандра Сакуна: один сын умер от голода в 1924 г., младший, Евгений, был расстрелян немцами в Симферополе вместе с женой, еврейкой по национальности. Когда немцы оккупировали Крым (ноябрь 1941 г.), то сразу же стали убивать евреев. И хотя сын дьякона не подлежал расстрелу, он добровольно разделил трагическую участь своей жены, так же, как это сделала жена алуштинского доктора Анатолия Розена, Ксения Семеновна. Старожилы помнят ее, она была в молодые годы наездницей в цирке, всегда отвозила своего мужа на работу в бидарке (двухместный фаэтон на рессорах), правя гнедым красивым Баяном. Расстреляли и ее, и лошадь, и любимых собак...
     Старший сын дьякона погиб на фронте, защищая Родину. Пока неизвестно, остался ли кто-нибудь из потомков дьякона Никандра Сакуна и где они... Критик Иван Александрович Ильин многократно цитирует "Свет разума" в книге "О тьме и просвещении" и сравнивает алуштинского дьякона с любимыми героями Шмелева – с Горкиным ("Богомолье", "Лето Господне") и няней (Роман "Няня из Москвы").

«Солнце мертвых» оживили

«Солнце мертвых» оживили

     В качестве дополнения к нашему рассказу, предлагаем вашему вниманию небольшую статью С. Виноградова о художнике В. Карпущенко и его иллюстрациях к «Солнцу мертвых», которые мы использовали, говоря об эпопее.
     История со Шмелевым началась с того, что историк Татьяна Сизоненко попросила художника Валерия Карпущенко проиллюстрировать одну из ее любимых книг — шмелевское «Лето Господне». Картины, которые историк показала на международной конференции в крымском музее писателя, заслужили восторженные отзывы профессиональных филологов и любителей творчества прозаика. «Уговорите его написать иллюстрации к другим произведениям Шмелева», — умоляли череповчанку. Попутно выяснилось, что Ивана Шмелева иллюстраторы не баловали, тогда как его сложные, глубокие тексты только выиграют от визуального ряда и привлекут массу новых читателей. Уговаривать Валерия Карпущенко особенно не пришлось — в октябре прошлого года, сразу после возвращения компаньонки из Крыма, дуэт углубился в создание иллюстраций к произведению Ивана Шмелева «Солнце мертвых». В июле 24 рисунка были закончены — свое изображение получила почти каждая глава романа.
     Роман «Солнце мертвых» — подарок для иллюстратора, потому что выстроен на контрастах. Крым переживает первый год советской власти — старая власть свергнута, новая присутствует в виде распоясавшейся солдатни, мародеров и расстрельных команд. В центре повествования – образ автора, портрет которого Карпущенко писал со снимка самого Шмелева. Люди разного социального происхождения приходят к автору и рассказывают о жизни. И хотя случаи разные, объединяет их одно: раньше было хорошо, а сейчас – из рук вон плохо. Оттого на многих рисунках проявляется облачко, в котором – Париж или просто солнечный день. Это воспоминания, которые грезятся герою. А рядом с облачко – серая и кровавая действительность. В романе Шмелева действительно много крови, но Валерий Карпущенко красную краску экономил. «И как вы рисуете эдакую страсть?» — интересовались у него читавшие роман. Символы и только символы, и никакой крови... К примеру, расстрелянного белого офицера, по которому красные пуляли ради развлечения и тренировки меткости, художник изобразил оловянным солдатиком, поскольку именно таковым он и казался убийцам. «У некоторых персонажей я даже зрачки не стал делать — ведь открытые глаза говорят о взгляде в будущее. А без зрачков, как у Модильяни, взгляд в себя, в прошлое», — говорит Валерий Карпущенко. Череповецкий художник проиллюстрировал уже вторую книгу великого писателя-эмигранта Ивана Шмелева.

Сергей Виноградов