Сам Шмелев в введении, перед самим очерком, так пишет о том, почему он, много лет спустя, вновь решил написать о Валааме.
«В поминальном очерке – "У старца Варнавы" – рассказано, как, сорок лет тому, я, юный, двадцатилетний студент, "шатнувшийся от Церкви", избрал для свадебной поездки – случайно или неслучайно – древнюю обитель, Валаамский монастырь. Эта поездка не прошла бесследно: я вынес много впечатлений, ощущений – и вышла книжка. Эта первая моя книжка, принесшая мне и радость, и тревоги, давно разошлась по русским городам и весям. Есть ли она за рубежом – не знаю; вряд ли. Перед войной мне предлагали переиздать ее, – я отказался: слишком она юна, легка. Ныне я не писал бы так; но суть осталась и доныне: светлый Валаам. За это время многое переменилось: и во мне, и – вне. Россия, православная Россия – где? какая?! Да и весь мир переменился.
Вспомнишь... – а Троице-Сергиевская лавра? а Оптина пустынь? а Саров? а Соловки?!. Валаам остался, уцелел. Все тот же? Говорят, все тот же. Слава Богу. Ну, конечно, кое в чем переменился, – время, новая судьба. Говорят, – туристов принимает, европейцев. Это не плохо, и для него не страшно: "да светит миру". ...
Да, стал другой немножко Валаам. Но жив и ныне. Раньше – жил Россией, душой народной. Ныне – Россия не слышна, Россия не приходит, не приносит своих молитв, труда, копеек, умиленья. Но он стоит и ныне, Светлый. Его не разрушают, не оскверняют, не взрывают. ...
Валаам остался на своем граните, – "на луде", как говорят на Валааме, – на островах, в лесах, в проливах; с колоколами, со скитами, с гранитными крестами на лесных дорогах, с великой тишиной в затишье, с гулом леса и воли в ненастье, с трудом – для Господа, "во Имя". Как и св. Афон, Валаам, поныне, – светит. Афон – на юге, Валаам – на севере. В сумеречное наше время, в надвинувшуюся "ночь мира", – нужны маяки.
Я вспомнил светлую страницу – в прошлом. Недавно, как бы в укрепление себе, узнал, что два послушника, кого я мимоходом повстречал на Валааме, пометил в книжке, совершили за эти годы подвиг. Узнал, что стали "светом миру", что они живут. Валаам дал им послушание. И вот, живые нити протянулись от "ныне" – к прошлому, это прошлое мне светит. В этом свете – тот Валаам, далекий. И я подумал, что полезно будет вспомнить и рассказать о нем: он все такой же, светлый».
Исследовательница Е. Осьминина справедливо характеризует в своей статье «Иван Шмелев – известный и скрытый» очерк «Старый Валаам» как «светлое и чуть грустное воспоминание о дальней юношеской поездке», она обращает внимание на взаимосвязь ранней книги с поздним замыслом и обусловленное этим своеобразие повествовательной манеры: «переплетаются, перекрещиваются два голоса, два взгляда: юного студента, порой – восторженного, порой – ироничного и всегда наивного и зрелого, умудренного опытом писателя». Она оценивает «Старый Валаам» как своеобразное духовное завещание писателя, отмечает глубину и серьезность поставленных в них проблем: «По сути, перед нами книга раздумий о единстве двух миров – земного и небесного, вечного».
Центральное место в книге занимают раздумья о быте монашеской обители.
Неспешный обстоятельно-дневниковый стиль ранней книги доносит до нас голос молодого Шмелева. В книге много колоритных диалогов, живых сценок, читателя сразу покоряет ее гибкий и поэтичный, точный и ясный язык. Примечательна была книга и тем, что в ней отразилась одна из важнейших черт Шмелева-художника – внимание к человеческой душе. Вот как об этой книге пишут критики Усенко и Ивченко: «Старый Валаам» – это книга-исповедь, это уже не дорожный дневник, но путешествие к своим истокам, «внутрь своей души», своеобразный диалог сквозь время с самим собой». Глубокая внутренняя тема книги – природа и человек, познание тайн, «вековая борьба, вековой вызов».
Так же здесь мы найдем целую галерею портретов хозяев Валаама, будто «высеченных из камня людей». И главное, что выделяет Шмелев, – силу духа Валаамской братии, живущей в служении своей Идее: «Если верить сказаниям, это действительно герои аскетизма, стоики, мученики идеи, которую выработали, воспитали в себе сами, могучие характеры, сокровищницы воли гигантской…».
«Старый Валаам» – это попытка Шмелева по-новому взглянуть на свое давнее паломничество. Молодым студентом не смог он когда-то должным образом осмыслить значение для себя столь важного события. Он был еще полон внешними впечатлениями – и о них сообщал: не о паломничестве рассказал в своей первой книге, а дал скорее путевые заметки (как Бунин о Святой Земле).
Когда-то казалось: в этой монастырской жизни все неприемлемо: все мертвенно, обезличено, бессмысленно, хотя что-то и тогда заставило смутно ощущать: здесь истина, потому что во всем – «присутствие Божества».
В новом, осмысленном воспоминании Шмелев даже отдельные подробности дал в ином освещении. Об этом точно пишет критик А.М. Любомудров: «В книге: пришедшим в отведенную им келью путешественникам непривычно, неуютно: кирпичные постели, «пахнет постным маслом, сухими корками и еще какой-то дрянью», а в очерке: «Новый чудный мир … нам очень нравится. В келейке пахнет елеем от лампадки, свежевымытым еловым полом, чем-то душисто-постным, черными сухарями богомолья». О. Антипа теперь не «юркий и востроглазый старичок с выбившимися из-под клобука космами седых волос, пытливо и подозрительно всматривающийся в нас», а «низенький старичок в потертой камилавке, испытующе вглядывающийся в нас».
«Где же правда? И там и тут, – пишет Дунаев, – правда в различии восприятия, правда в том, что сохранялось до времени в памяти, а потом обнаружило себя». Нельзя не согласиться с выводом А. Любомудрова: «…если книга о Валааме, исполненная трезвого «реализма», отражала поверхностную, внешнюю сторону монастырской действительности, то в очерке автор стремится передать глубинную сущность этой жизни – дух святости и благодати, наполняющий самое существенное: в очерке формируется совершенно иной, чем в книге, взгляд на монашество. Теперь монашеское бытие побуждает автора размышлять о смысле человеческого существования. Открываются иные измерения жизни, иные категории бытия, которые в миру трудно разглядеть за мирской суетой».
Не знает человек своего пути, о чем-то ином рассчитывает, а Высшая Воля ведет его, подсказывает, направляет. Он – «почти безбожник», а ему начертано стать великим художником, как никто сумевшим раскрыть православную душу русского народа. Батюшка Варнава, у Троице-Сергия, предрек юному студенту: «превознесешься своим талантом». Все. Во мне проходит робкой мыслью: «каким талантом… этим, писательским? Страшно думать».
А прежде того, еще ребенку, заочно предсказал старец будущему писателю тяжелую жизнь со многими страданиями. Все сбылось. Благословение на это трудное служение писатель получил не только от старца Варнавы, но от всей Валаамской обители. Это было благословением на жизнь и на писательство.
Перед нами – зрелое лирико-философское повествование, раскрывающее взгляды писателя на цели и смысл человеческого существования. Недаром несколько раз в тексте возникает вопрос о ценности и значимости монашеского подвига, свидетелями которого стали Иван Сергеевич и Ольга Александровна на Валааме.
Что дает этот подвиг миру, чем держится род человеческий в суетном движении бесстрастного времени, превращающего человека в тлен? – Шмелев пытается ответить на эти вопросы, но сам признается, что тайна сия долгое время была закрыта для него. Бренность мира писатель особенно почувствовал на Валаамском кладбище: жили люди, подвиг монашеский несли, служили «идее», и что от них осталось – только кресты именные на могилках. И юный Иван Сергеевич задает вопрос провожатому монаху: зачем было из мира уходить в леса, оставлять жизнь и родных, когда ничего, кроме надгробных плит да «житий» и не осталось?
Он получает ответ, но «разумеет» не сразу: «Для подвига, для утешения…, уж выше мира обретается подвижник-то, души ведет».
Люди идут к старцам за утешением, чтобы жить дальше, чтобы душа очистилась, не болела. Лечат они людей, и лечат не тела, а души. Шмелев «уразумел» это, и теперь душа его ищет утешения. В «Старом Валааме» он пишет о том, как бы ему желалось найти «крепко на подвиг стоящего, отрешившегося от всего земного, – благословиться». И, наверное, потому он совершает это уже мысленное путешествие к светлому Валааму, чтобы найти утешение, чтобы вдохнуть от чистоты и святости. Таким образом, духовное творчество начинается практически с первого произведения молодого Шмелева.
«На скалах Валаама» – первое прикосновение писателя, еще неосознанное, интуитивное, робкое, к религиозной жизни, к истинности и святости дел, отношений, к вопросам о смысле человеческого бытия, сути земной жизни.
«Старый Валаам» – итог духовного пути, где открывается перед читателем удивительный мир гармонии человека с Богом, с природой, с самим собой, который рождается в трудах и в молитве, который наполняется светом любви.
... Между двумя книгами, написанными И.С. Шмелевым о Валааме, – не только длительность исканий, но целые этапы пути к действительным истинам человеческого существования на земле. На светлой земле Валаамской, неосознанно тогда для самого писателя, определяется его жизненный путь.
«В поминальном очерке – "У старца Варнавы" – рассказано, как, сорок лет тому, я, юный, двадцатилетний студент, "шатнувшийся от Церкви", избрал для свадебной поездки – случайно или неслучайно – древнюю обитель, Валаамский монастырь. Эта поездка не прошла бесследно: я вынес много впечатлений, ощущений – и вышла книжка. Эта первая моя книжка, принесшая мне и радость, и тревоги, давно разошлась по русским городам и весям. Есть ли она за рубежом – не знаю; вряд ли. Перед войной мне предлагали переиздать ее, – я отказался: слишком она юна, легка. Ныне я не писал бы так; но суть осталась и доныне: светлый Валаам. За это время многое переменилось: и во мне, и – вне. Россия, православная Россия – где? какая?! Да и весь мир переменился.Вспомнишь... – а Троице-Сергиевская лавра? а Оптина пустынь? а Саров? а Соловки?!. Валаам остался, уцелел. Все тот же? Говорят, все тот же. Слава Богу. Ну, конечно, кое в чем переменился, – время, новая судьба. Говорят, – туристов принимает, европейцев. Это не плохо, и для него не страшно: "да светит миру". ...
Да, стал другой немножко Валаам. Но жив и ныне. Раньше – жил Россией, душой народной. Ныне – Россия не слышна, Россия не приходит, не приносит своих молитв, труда, копеек, умиленья. Но он стоит и ныне, Светлый. Его не разрушают, не оскверняют, не взрывают. ...
Валаам остался на своем граните, – "на луде", как говорят на Валааме, – на островах, в лесах, в проливах; с колоколами, со скитами, с гранитными крестами на лесных дорогах, с великой тишиной в затишье, с гулом леса и воли в ненастье, с трудом – для Господа, "во Имя". Как и св. Афон, Валаам, поныне, – светит. Афон – на юге, Валаам – на севере. В сумеречное наше время, в надвинувшуюся "ночь мира", – нужны маяки.
Я вспомнил светлую страницу – в прошлом. Недавно, как бы в укрепление себе, узнал, что два послушника, кого я мимоходом повстречал на Валааме, пометил в книжке, совершили за эти годы подвиг. Узнал, что стали "светом миру", что они живут. Валаам дал им послушание. И вот, живые нити протянулись от "ныне" – к прошлому, это прошлое мне светит. В этом свете – тот Валаам, далекий. И я подумал, что полезно будет вспомнить и рассказать о нем: он все такой же, светлый».
Исследовательница Е. Осьминина справедливо характеризует в своей статье «Иван Шмелев – известный и скрытый» очерк «Старый Валаам» как «светлое и чуть грустное воспоминание о дальней юношеской поездке», она обращает внимание на взаимосвязь ранней книги с поздним замыслом и обусловленное этим своеобразие повествовательной манеры: «переплетаются, перекрещиваются два голоса, два взгляда: юного студента, порой – восторженного, порой – ироничного и всегда наивного и зрелого, умудренного опытом писателя». Она оценивает «Старый Валаам» как своеобразное духовное завещание писателя, отмечает глубину и серьезность поставленных в них проблем: «По сути, перед нами книга раздумий о единстве двух миров – земного и небесного, вечного».
Центральное место в книге занимают раздумья о быте монашеской обители.Неспешный обстоятельно-дневниковый стиль ранней книги доносит до нас голос молодого Шмелева. В книге много колоритных диалогов, живых сценок, читателя сразу покоряет ее гибкий и поэтичный, точный и ясный язык. Примечательна была книга и тем, что в ней отразилась одна из важнейших черт Шмелева-художника – внимание к человеческой душе. Вот как об этой книге пишут критики Усенко и Ивченко: «Старый Валаам» – это книга-исповедь, это уже не дорожный дневник, но путешествие к своим истокам, «внутрь своей души», своеобразный диалог сквозь время с самим собой». Глубокая внутренняя тема книги – природа и человек, познание тайн, «вековая борьба, вековой вызов».
Так же здесь мы найдем целую галерею портретов хозяев Валаама, будто «высеченных из камня людей». И главное, что выделяет Шмелев, – силу духа Валаамской братии, живущей в служении своей Идее: «Если верить сказаниям, это действительно герои аскетизма, стоики, мученики идеи, которую выработали, воспитали в себе сами, могучие характеры, сокровищницы воли гигантской…».
«Старый Валаам» – это попытка Шмелева по-новому взглянуть на свое давнее паломничество. Молодым студентом не смог он когда-то должным образом осмыслить значение для себя столь важного события. Он был еще полон внешними впечатлениями – и о них сообщал: не о паломничестве рассказал в своей первой книге, а дал скорее путевые заметки (как Бунин о Святой Земле).
Когда-то казалось: в этой монастырской жизни все неприемлемо: все мертвенно, обезличено, бессмысленно, хотя что-то и тогда заставило смутно ощущать: здесь истина, потому что во всем – «присутствие Божества».
В новом, осмысленном воспоминании Шмелев даже отдельные подробности дал в ином освещении. Об этом точно пишет критик А.М. Любомудров: «В книге: пришедшим в отведенную им келью путешественникам непривычно, неуютно: кирпичные постели, «пахнет постным маслом, сухими корками и еще какой-то дрянью», а в очерке: «Новый чудный мир … нам очень нравится. В келейке пахнет елеем от лампадки, свежевымытым еловым полом, чем-то душисто-постным, черными сухарями богомолья». О. Антипа теперь не «юркий и востроглазый старичок с выбившимися из-под клобука космами седых волос, пытливо и подозрительно всматривающийся в нас», а «низенький старичок в потертой камилавке, испытующе вглядывающийся в нас».
«Где же правда? И там и тут, – пишет Дунаев, – правда в различии восприятия, правда в том, что сохранялось до времени в памяти, а потом обнаружило себя». Нельзя не согласиться с выводом А. Любомудрова: «…если книга о Валааме, исполненная трезвого «реализма», отражала поверхностную, внешнюю сторону монастырской действительности, то в очерке автор стремится передать глубинную сущность этой жизни – дух святости и благодати, наполняющий самое существенное: в очерке формируется совершенно иной, чем в книге, взгляд на монашество. Теперь монашеское бытие побуждает автора размышлять о смысле человеческого существования. Открываются иные измерения жизни, иные категории бытия, которые в миру трудно разглядеть за мирской суетой».
Не знает человек своего пути, о чем-то ином рассчитывает, а Высшая Воля ведет его, подсказывает, направляет. Он – «почти безбожник», а ему начертано стать великим художником, как никто сумевшим раскрыть православную душу русского народа. Батюшка Варнава, у Троице-Сергия, предрек юному студенту: «превознесешься своим талантом». Все. Во мне проходит робкой мыслью: «каким талантом… этим, писательским? Страшно думать».
А прежде того, еще ребенку, заочно предсказал старец будущему писателю тяжелую жизнь со многими страданиями. Все сбылось. Благословение на это трудное служение писатель получил не только от старца Варнавы, но от всей Валаамской обители. Это было благословением на жизнь и на писательство.
Перед нами – зрелое лирико-философское повествование, раскрывающее взгляды писателя на цели и смысл человеческого существования. Недаром несколько раз в тексте возникает вопрос о ценности и значимости монашеского подвига, свидетелями которого стали Иван Сергеевич и Ольга Александровна на Валааме.
Что дает этот подвиг миру, чем держится род человеческий в суетном движении бесстрастного времени, превращающего человека в тлен? – Шмелев пытается ответить на эти вопросы, но сам признается, что тайна сия долгое время была закрыта для него. Бренность мира писатель особенно почувствовал на Валаамском кладбище: жили люди, подвиг монашеский несли, служили «идее», и что от них осталось – только кресты именные на могилках. И юный Иван Сергеевич задает вопрос провожатому монаху: зачем было из мира уходить в леса, оставлять жизнь и родных, когда ничего, кроме надгробных плит да «житий» и не осталось?
Он получает ответ, но «разумеет» не сразу: «Для подвига, для утешения…, уж выше мира обретается подвижник-то, души ведет».
Люди идут к старцам за утешением, чтобы жить дальше, чтобы душа очистилась, не болела. Лечат они людей, и лечат не тела, а души. Шмелев «уразумел» это, и теперь душа его ищет утешения. В «Старом Валааме» он пишет о том, как бы ему желалось найти «крепко на подвиг стоящего, отрешившегося от всего земного, – благословиться». И, наверное, потому он совершает это уже мысленное путешествие к светлому Валааму, чтобы найти утешение, чтобы вдохнуть от чистоты и святости. Таким образом, духовное творчество начинается практически с первого произведения молодого Шмелева.
«На скалах Валаама» – первое прикосновение писателя, еще неосознанное, интуитивное, робкое, к религиозной жизни, к истинности и святости дел, отношений, к вопросам о смысле человеческого бытия, сути земной жизни.«Старый Валаам» – итог духовного пути, где открывается перед читателем удивительный мир гармонии человека с Богом, с природой, с самим собой, который рождается в трудах и в молитве, который наполняется светом любви.
... Между двумя книгами, написанными И.С. Шмелевым о Валааме, – не только длительность исканий, но целые этапы пути к действительным истинам человеческого существования на земле. На светлой земле Валаамской, неосознанно тогда для самого писателя, определяется его жизненный путь.