Ксения Васильевна Деникина — совсем другая. Не в том даже дело, что она — жена знаменитого вождя Белой России, генерала и литератора Антона Ивановича Деникина. Деникины — самые близкие друзья Шмелевых. Ксения Васильевна даже внешне похожа была на Ольгу Александровну: житейски мудрая, практичная, самоотверженная русская женщина, замечательная жена и мать, прекрасная хозяйка. Они дружили семьями, были соседями по даче в Ландах, в Капбретоне, их дети, маленький внучатый племянник Шмелевых Ивушка и дочь Деникиных Мариша, вместе играли и росли. Деникина любила и умела петь романсы, не чужда была литературе: ей принадлежат воспоминания о Шмелеве. 
Письма Шмелева Деникиным хранятся в Бахметевском архиве Колумбийского университета (США), но несколько интересных шмелевских посланий сохранились и в его парижском архиве — писатель, печатая письма на машинке, делал копии, какие-то письма остались не отосланными. Дружба с близкими по духу и вере русскими людьми поддерживала Шмелева. Понятно, что тон и содержание этой переписки совсем иные, нежели литературные послания к блестящей и злоязычной Зинаиде Гиппиус, здесь звучат слова дружбы, простые сильные чувства, и особенно значимо поминальное слово Шмелева об Антоне Ивановиче Деникине, в чем-то близкое древнерусским житиям.* * *
И.С.Шмелев — К.В.Деникиной17.VI.<19>38
Владимирова. Обитель преп. Иова Почаевского
Дорогая Ксения Васильевна,
Рад был письму Вашему, сколько раз собирался писать Вам, да недуги отнимали волю. Да и что писать, когда у меня все — развал. Ну, вот мои странствия. Из Haldenstein,a выехал (с грустью) 20 апреля. В Цюрихе — колебания: в Париж? в Обитель? Пугала дальняя дорога. Лучше бы в Париж поехал! Замучили консулы в Цюрихе: нансеновский паспорт кончался, а чехи требовали паспорт силы не менее как на 6 месяцев. После мытарств (!!) добился «продления». В Прагу приехал в 9 вечера в Великую Субботу, и не было сил — к Святой Заутрене. Перемогался. Чтение было назначено на 29-е. Заболел за 2 дня гриппом. Доктор, в конце концов, разрешил, «если уж нельзя иначе». Конечно, нельзя, поздно отменять (русской газеты нет). Читал (2 ч.) в to=38o. Провалялся в отеле дней 10. Через 2 дня после того, как to — стала нормальной, начались головокружения, как было со мной в Париже в ноябре, когда вернулся после гриппов в Ментоне: тоже головокружения через 2-3 дня после выздоровления. Но тогда головокружения продолжались 3 недели, а нынче — уже 1 1/2 месяца. С головокружениями двинулся в Обитель. Что только это было! Приехал разбитый, слег. И вот, 41-й день уже я здесь — полный инвалид. Не могу писать, аппетита нет, лекарств парижских нет. Доктор думает — мало! — прописал — от сердца, укрепляющее, и бром. Нет, плохо. Был припадок сердечной слабости (4-5 июня), причащали, заботились. Доктор измерял давление — 16,5 (165). Привез лекарства — витаминное, печеночное. Как будто стало лучше, но сегодня утром опять головокружения. 28-го решаюсь возвращаться в Париж. Серов нашел мне хорошую комнату. Шоссе de la Muette, близ Булонского леса, около него. А то ведь у меня теперь нет угла.Что будет дальше — Бог весть. А как я славно работал в Швейцарии! Должно быть, переутомился. Ведь за 2 месяца написано: свыше 200 писем, 2 статьи, 3 рассказа да 70 страниц романа! И в молодости так много не писалось. Вот — следствие, расплата. Видно, б л и з и т с я. Ну, что же, — скучно, тяжко мне одному.
А 12-15 был А.В. Карташев. Читал. Отбыл в Братиславу. Погода — после нескольких дней тепла — опять дожди, холодина. Я все время валяюсь. А монахи, навещая, толкуют о приближающемся смертном часе (!!) Воздыхают. Вот это — климат!.. А я… томлюсь… полуверием. Не готов. Ку-да! Так, должно быть, и сникну в полуверах. А когда пишу — в е р ю! верую!! Вот подите… Рвусь к дорогой могилке, жду — увидеть, поклониться, подумать. Вся воля к жизни пропала. Чего мне ждать, одинокому?!
А Вы, дорогие, как же так рискнули на… высоте! 1400! Это же какое испытание сердцу?! <1сл. нрзб> Напрасно. Ни один доктор не послал бы. Напрасно. Не заживайтесь так высоко, спуститесь до 500 м. После 1400 — как же трудно снова привыкать к норме! Для А.И. — очень неполезно.
Ну, Бог да будет с Вами, милые. Желаю Вам здоровья и душевного мира. Сердечный привет Вам и Антону Ивановичу. А в мире-то что делается! И ни проблеска света — для нас.
Ваш всегда Ив. Шмелев.
Нет воли писать. Прилягу. Только бы добраться до Парижа, съездить в St.-Genevieve.
От Ивика только редкие открытки.
29.8.<19>47
<91, rue Boileau, Paris 16 e >
Дорогая Ксения Васильевна,
Мир душе Вашей! Горе постигло Вас. Постигло и многих-многих нас, русских.Об нем, об утрате неизбывной, незамещаемой, я пытался высказаться, сколько хватило разумения и чувства, сказать о ныне пока еще неизмеряемой полностью потере. Антон Иванович Деникин — русское историческое Лицо; но он — и в мировой истории. Мир утратил его еще в те страшные годы… — утратил по слепоте своей.
Но мы — в сущности — не утратили его и не утратим: он — в русской великой памяти. В русской душе. В русской истории, — незабвенно. Урок и укор — держателям власти в мире. И — пример нам, России. Ея — Верный. Сознание сего ослабит остроту горя Вашего. Слова утешения — бессильны. Да и не нужны Вам. Утраты — неизбежны. Но они облегчаются заменой Отшедшего — его бессмертием, национальным признанием, его служением Родине. Служением, исторически закрепленным, бесспорным. Генерал Деникин — живет, и — будет жить, исторически, как олицетворение русской национальной славы, чести, долга. Всегда — «на страже». Это — Вам и всем нам — умягчение острой боли и сиротства. Ныне, в бесчеловечии и в безгеройстве, — особенно.
Будьте же покойны духом. Сейчас не могу говорить о жизни, о ее притязаниях, сложностях. Особенно — в связи с литературно-национальным достоянием (так!) Усопшего.
Одно лишь скажу: дай Вам Бог, сил и воли — хранить это общее достояние!
Низко Вам кланяюсь.
Душевно Ваш Ив. Шмелев.
(Письмо написано Шмелевым после смерти А. Деникина).Душевно Ваш Ив. Шмелев.