Монахиня Евфимия (Аксаментова)
Аксаментова Наталья Леонидовна родилась 18. 11. 1968 г. в Иркутске в семье педагогов. Училась в Иркутском театральном училище (1985-86), окончила садоводческое профтехучилище (1988). Работала подсобницей в типографии (1986), санитаркой (1986-87), озеленителем (1988—89).
С 1989 г. - инокиня Свято-Успенского Пюхтицкого монастыря.
Печатается как поэт с 1997 г.
Eе основное монашеское послушание сейчас - уход за тяжелобольным, беспомощным батюшкой Кириллом. Архимандритом Кириллом (Павловым).
Это послушание для нее - великое счастье: она присутствует при подвиге, который несет сейчас ее парализованный духовник. А подвиг этот, как писала она в том своем эссе, есть "великое обо всех нас Божие попечение и недомыслимая Его к нам милость".
Автобиография
Наше поколение - те, кому сейчас сорок или немного больше - это поколение людей, выросших в условиях социальной стабильности, в относительном благополучии, следствие которого - разобщенность, индивидуализм. Мы были такие птенцы, знаете... сами по себе. Без особой оглядки на гнездо, на родителей.Верующих среди моих родных не было. Однако - что мы можем знать о таких тонких вещах?.. Учитывая хотя бы то, что религиозные настроения в нашей стране многие просто приучены были скрывать. Поэтому скажем точнее - среди моих родных не было людей, открыто посещавших церковь... Был, правда, один очень загадочный персонаж - странница Анна, сестра деда - несчастная одинокая женщина, потерявшая мужа и сына и посвятившая себя странничеству. Она читала Псалтирь в тех домах, куда ее приглашали...
В то же время у моих родителей, у моих бабушек и дедушек я замечала столько подлинной человечности, искренности, порядочности... Это происходило из досоветских времен, из той самой Святой Руси...
Родители мои - учителя; мама - литературы, а отец преподавал физику и математику. Как я теперь понимаю, они оба были талантливыми педагогами - к маме все время бегали старшеклассницы с сердечными тайнами, а отец умудрялся превращать завзятых двоечников и второгодников в хорошистов. У него был такой метод педагогического воздействия - уважение к личности, пробуждение чувства человеческого достоинства в каждом школьном хулигане. Но меня он математике так и не научил. Зато любовь к литературе с детства - от него. Он и писал все время, придумывая какие-то повести и рассказы «в стол», возможно, скрашивая этим свою глубинную неудовлетворенность жизнью и внутреннее одиночество. Я любила, когда он читал мне на ночь Хемингуэя, «Старика и море»: мягкий свет бра, голос отца, наплывающий сон... Уже в зрелые годы я перечитала «Старика и море», и у меня сжалось сердце - так вдруг почувствовались те, отцовские переживания, которых я в силу малолетства тогда не могла понять...
Я не мечтала стать актрисой никогда; я просто панически испугалась математики, и после восьмилетки решила поступить куда-нибудь, где математики нет. С восемью классами брали в наше иркутское театральное училище. Меня взяли, ко мне прекрасно там относились. Это ведь страшно интересно - когда к тебе творчески подходят, это совсем не то, что в школе. Но с другой стороны, ты сразу чувствуешь, что из тебя, не спрашивая твоего мнения, пытаются что-то вылепить, что на тебя сразу навешивают какой-то ярлык: «Ты - вот кто». Я это почувствовала вовремя. Из меня делали такую русскую красавицу, народную героиню. Но мне все эти страсти-мордасти были не по душе... Пришло время, и я стала очень неуютно чувствовать себя в этом силовом поле, в сценическом пространстве. Все время пульсировала мысль в подкорке: «Не то, не мое». Я решила, что театр не для таких, как я, а вот писателем стать - задача привлекательная, но мне нужно для этого познать жизнь. Я крестилась...
Я крестилась в семнадцать лет - под влиянием тех героинь, которых играла, Катерины из «Грозы», Паши из «Горячего сердца» и прочих: «Они же все верующие, а я даже не крещеная». А поскольку я была слишком честной, то мне хотелось быть как-то ближе к ним по-человечески. Не очень серьезная мотивация для крещения, на первый взгляд. Но у меня всегда было ощущение родного дома, когда я заходила в церковь.
А крестившись, я благополучно бросила театральное училище и пошла работать - сначала в типографию, в больницу, потом санитаркой в морг... Особенно горжусь профессией дворника: мой любимый автор, гениальный Андрей Платонов, тоже подвизался на этом поприще...
Закончив вечернюю школу, чтоб наскрести-таки десятилетку, я уехала в Питер. В университет меня там не взяли, и хорошо, наверное, что не взяли, потому что меня ждали другие университеты, и все происходящее вело к тому.
Я стала понимать, что мне надо кардинально чтото менять в своей жизни. Начала молиться, чувствовала, что есть тот Человек - Богочеловек, Который меня слышит, Которому небезразлично, что со мною происходит, и Который не оставит меня без помощи... Это было очень сильное интуитивное чувство, его трудно передать словами.
У меня никаких мучений выбора, никаких искушений, метаний не было, я просто сразу поняла, что мне надо делать. Все прошло спокойно, тихо. Другое дело - это я теперь понимаю - что духовный путь, будь это путь монашеский или какой-то другой - он ведь никогда не кончается. Сколько будешь жить - столько будут встречать тебя на пути и испытания, и неожиданности, и открытия, и благодатные встречи.
Я совсем немного времени провела в Пюхтице. В монашеской жизни ведь не выбираешь ничего - все воспринимаешь как данность, как благодатный дар тебе от Господа. И вот, мне сообщают: ты едешь с матушкой Георгией на Карповку, в Питер - восстанавливать Иоанновский монастырь, который как раз только что вернули Церкви. Матушка Георгия (Щукина.- Ред.) теперь - настоятельница Горненского монастыря на Святой Земле.
Мне стихи помогали. Это очень неожиданно случилось: я начала вдруг их писать. Они мне были поданы, как костыли немощному - чтоб я могла двигаться и свои проблемы преодолевать, что-то понимать про жизнь... Стыдно ведь страдать из-за самой себя. У Сергея Аверинцева есть хороший образ: можно жить в комнате, обставленной зеркалами, а можно - в комнате с окнами. Выбирай: или пялиться на самое себя и страдать по этому поводу, или выглянуть в окно и много чего увидеть... Потом, когда книжки читаешь, когда до тебя понемногу доходит, что в мире происходило, что поэт Мандельштам, к примеру, умер в лагере от голода... А ты живешь действительно - не «как», а действительно - у Христа за пазухой и страдаешь от того, что послушница Н. криво на тебя посмотрела. И начинаешь понемножку над собой подниматься, начинаешь понимать, что все в твоих руках. Неважно, моешь ли ты посуду, или полы, или что-то другое делаешь. Если у тебя есть свое отношение к этому миру, если у тебя высокий духовный градус - ты живешь.
Ведь в том-то и красота монашества, что здесь все исчезает - все социальные статусы, все понятия о престиже, об успехе. И ты понимаешь, что ты ничего не лишен, в конечном итоге, что на самом деле, ты - богач. Такой богач, что... потом, возможно, и стихов не надо будет никаких.
Тихий свет подлинности.
К 90- летию Архимандрита Кирилла (Павлова)
Предлагаем Вашему вниманию небольшой отрывок из книги «Тихий свет подлинности» об о. Кирилле (Павлове):К 90- летию Архимандрита Кирилла (Павлова)
Рядом с ним у тебя всегда было право на ошибку. Мало того — у тебя было право иметь собственное мнение. Несогласие не вызывало у отца Кирилла ни недоумения, ни огорчения (огорчения он, по крайней мере, не показывал). Он с интересом и уважением выслушивал иную точку зрения и, если убеждался в ее обоснованности, мог изменить свою. Отец Кирилл никогда не доминировал и никому не навязывал своих представлений о жизни. Выслушав вопрошавшего, неспешно расспросив о подробностях дела, он деликатно предлагал свой вариант решения проблемы, а дальше — наше право выбирать. Жизнь сама открывала впоследствии, что его совет был единственно верным. Я не перестану удивляться тому, с какою легкостью иные духовники могут развести супружескую пару, направить в монастырь колеблющегося в своем выборе человека или как-то еще кардинально и грубо поменять человеческую судьбу. Отец Кирилл относился к человеку предельно бережно, взвешивал каждое свое слово, чтобы не задеть чужого самолюбия, не поранить немощную душу. А на ошибку он — не то что грубо не указывал, но вообще делал вид, что ничего не происходит. Давал человеку возможность самому разобраться в заблуждении. Недаром один из его любимых фрагментов «Отечника» — история с Пименом Великим, не обличившим дремавшего на клиросе во время службы брата, но давшим ему спокойно отдохнуть. Его умение предпочитать ученичество учительству, послушничество начальствованию поражало до глубины души. Другое дело, что нам самим следовало иной раз догадаться — не столько делиться с ним своими соображениями, сколько помолчать в его присутствии. Пользы от этого было несравненно больше.
Стихотворения
| Давно я перестала понимать, Где я живу и что вокруг творится. Закрыть глаза, не думать, не искать, А только плакать. Плакать и молиться. И, стиснув зубы - все преодолеть, Не отягчая время поруганьем. В безумном мире можно уцелеть Одним лишь бесконечным состраданьем. |
Среди житейского волненья Нам предназначены судьбой И клевета, и поношенье, Как чаша горечи земной, Чтобы принять и отрезвиться, И в знаньи общего конца Не жить с оглядкою на лица, А жить в надежде на Творца. |