«Сегодня я — гений…» 105 лет со дня первой публикации поэмы Александра Блока «Двенадцать» в марте 1918 года Образ Христа в поэме
Обложка первого издания «Двенадцати». Издательство «Алконост». Петербург, 1918 г.
«Двенадцать» часто называют самой неоднозначной поэмой в истории русской литературы. Блок начал работу над произведением 8 января 1918 г. – через два месяца после революционного восстания. На написание у автора ушло 20 дней. 28 января 1918 г. поэма была закончена. А 3 марта 1918 г. она была опубликована. в петроградской левоэсеровской газете «Знамя труда», между статьей «Интеллигенция и революция» и стихотворением «Скифы». Первое отдельное издание поэмы, проиллюстрированное Юрием Анненковым, вышло уже через два месяца в издательстве «Алконост» тиражом в 300 экземпляров. При жизни Блока поэма издавалась в общей сложности 22 раза в оригинале и 15 раз - в переводах (на французский, английский, немецкий, польский, итальянский, болгарский, украинский языки). Произведение вызвало множество споров в литературной среде, а его смыслы разгадывают до сих пор. Александр Блок, фото 1917 г.
У многих современников Блока, отказавшихся признавать советскую власть, поэма вызвала резкое неприятие. Писатель Всеволод Иванов в своих воспоминаниях описал встречу с адмиралом Колчаком, который заметил ему за беседой: «Горький и, в особенности, Блок – талантливы. Очень, очень талантливы… И всѐ же, обоих, когда возьмѐм Москву, придѐтся повесить…» Поэт Николай Гумилев утверждал, что, написав «Двенадцать», поэт «послужил делу Антихриста – вторично распял Христа и ещѐ раз расстрелял государя» (хотя поэма появилась в печати до расстрела Николая II). Зинаида Гиппиус назвала Блока «предателем», а Анна Ахматова отказалась принимать участие в концерте, на котором предполагалось чтение этой поэмы. Кстати, на одном из митингов, организованном с целью поддержки политических заключѐнных, где выступали другие поэты, публика скандировала в адрес Блока: «Изменник!» Иллюстрация Юрия Анненкова к «12». Из издания поэмы 1918 г.
Будущий Нобелевский лауреат Иван Бунин обвинял Блока в кощунстве, разобрал и высмеял поэму буквально «по косточкам», сделав вывод, что «вместо поэмы у него вышло нечто совершенно лубочное, неумелое, сверх всякой меры вульгарное». Осип Мандельштам, обозвав поэму «монументальной драматической частушкой», тем не менее, решил, что она «бессмертна, как фольклор». Лев Троцкий о Блоке и «Двенадцати» сказал так: «Блок не был поэтом революции. Погибая в тупой безвыходности предреволюционной жизни и еѐ искусства, Блок ухватился рукою за колесо революции. Плодом этого прикосновения явилась поэма «Двенадцать», самое значительное из произведений Блока, единственное, которое переживѐт века. ... Конечно, Блок – не наш. Но он рванулся к нам. Рванувшись, надорвался. Но плодом его порыва явилось самое значительное произведение нашей эпохи. Поэма «Двенадцать» останется навсегда». Издательство «Алконост». Петроград, 1921 г.
Священник и философ Павел Флоренский считал, что «поэма — это предел и завершение блоковского демонизма». С нем согласился и близкий Блоку Сергей Соловьев, принявший священнический сан, назвав поэта «святотатцем», певцом «современного сатанизма». Впрочем, противоречивость поэмы, особенно еѐ финала, смущала и таких безоговорочных апологетов Октябрьской революции, как Владимир Маяковский, и даже коммунистических вождей — вплоть до Ленина. Ольга Каменева, сестра Троцкого, жена Каменева и комиссар театрального отдела Наркомпроса, признав «Двенадцать», не рекомендовала, тем не менее, читать поэму вслух, потому что в ней «восхваляется то, чего мы, старые социалисты, больше всего боимся». Государственное издательство «Севастополь», 1921 г.
Но были и те, кто высоко оценил «12». Поэт Максимилиан Волошин писал: «Сейчас ее (поэму) используют как произведение большевистское, с тем же успехом ее можно использовать как памфлет против большевиков, исказив и подчеркнув другие ее стороны. Но ее художественная ценность, к счастью, стоит по ту сторону временных колебаний политической биржи». Самую высокую оценку поэме давал Сергей Есенин; так или иначе, «Двенадцать» сказалась в текстах Бориса Пастернака, Марины Цветаевой, Велимира Хлебникова. Поэма сразу вошла в исследования филологовноваторов: Юрия Тынянова, Бориса Эйхенбаума, Виктора Жирмунского. В целом, «Двенадцать» стала самым обсуждаемым произведением поэта при его жизни: только в 1918 г. были напечатаны десятки рецензий. Издательство «Нева». Берлин, 1922 г.
А что же сам поэт? Закончив вчерне свою «революцьонную» поэму, Блок записал в записную книжку дату – «28 января» – и одно лишь, дважды подчеркнутое название: «ДВЕНАДЦАТЬ». Оценку же себе как автору поэмы он даст на следующий день, предварив еѐ такой записью: «Я понял Faust’а: «Knurre nicht, Pudel». («Не рычи, пудель» / «Фауст» Гѐте). И – дальше: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь…». И, наконец, подчѐркнутая оценка: «Сегодня я – гений». Чуть позднее он повторит: «Двенадцать» — какие бы они ни были — это лучшее, что я написал». Акцентируем внимание на том, что «Двенадцать» была написана Блоком спустя всего несколько месяцев после большевистского переворота и почти через год после Февральской революции. Он писал еѐ в замерзающем Петрограде, находясь в состоянии необычайного душевного и эмоционального подъема. Петроград, январь 1918 г.
Пройдет пара лет, и в апреле 1920 г. Блок вспомнит об этом шуме: «Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией: например, во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно шум от крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в «Двенадцати» политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой, будь они враги или друзья моей поэмы». Издательство «Новый путь». Одесса, 1918 г.
А еще через год с небольшим, летом 1921 г., умирающий Блок будет требовать от жены обещания сжечь все экземпляры злосчастной поэмы... Но это будет чуть позже, а пока непонимание и нападки со всех сторон, которые сопровождались общим упадком и кризисом в стране, стали причиной глубокой депрессии поэта. После «Двенадцати» и «Скифов», которых он также закончил в начале 1918 г., Блок перестал писать. А жизнь в холодном революционном Петрограде расшатала здоровье поэта. Пересмотрел он в это время и свое поначалу воодушевленное отношение к революции. После «Двенадцати» в жизни Блока наступила пустота. В 1919 г. он говорил Корнею Чуковскому: «Неужели вы не слышите, что все звуки прекратились?». Музыку он больше не слышал. «Все чаще Блок повторял о душевной глухоте и слепоте, надвигающихся на него, и говорил о смерти». Блок, фото 1920 г.
Вот одна из его самых пронзительных дневниковых записей: «Изозлился я так, что согрешил: маленького мальчишку, который, по обыкновению, катил навстречу по скользкой панели (а с Моховой путь не близкий, мороз и ветер большой), толкнул так, что тот свалился. Мне стыдно, прости мне, Господи». А в «Исповеди язычника» он напишет: «Я очень давно не исповедался, а мне надо исповедаться». Практически все, знавшие Блока в то время, упоминают о внезапных приступах раздражительности и даже ярости. В один из таких приступов он разбил бюст Аполлона, стоявший у него в кабинете. Мать Блока, с которой он был в последние годы значительно ближе, чем с женой, внезапно вскочила и закричала «Сашенька, Сашенька, что же с тобой делается!». Через несколько минут вошел Блок – испуганный и замученный. «Я шел сюда, — сказал он, — и из каждой подворотни на меня словно глядели рыла, рыла, рыла…». Александра Андреевна Блок — мать поэта. Фото 1880 г.
Художник Юрий Анненков, который в то время тесно общался с поэтом, вспоминал его слова: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнѐмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!»... … Умер поэт от септического эндокардита – воспаления сердечных клапанов. Медленная болезнь, которая долго развивается: ее поначалу трудно заметить, а потом – отличить от невроза. Под конец она осложняется менингоэнцефалитом – воспалением мозга. Видимо, этим и объясняются припадки бреда, которые происходили у Блока в последние дни, от которых по Петербургу даже пошли гулять слухи, что он потерял рассудок, хотя умирал поэт в полном сознании. Самый известный иллюстратор «Двенадцати» Юрий Анненков
Поэт Георгий Иванов писал о последних днях жизни Блока: «Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги», - обращался он к жене. Любовь Димитриевна, жена Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться, что она его не обманывает; вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову, требовал везти себя в Москву: «Я заставлю его отдать, я убью его…». Иванов делает вывод: «Блок понял ошибку «Двенадцати» и ужаснулся ее непоправимости. Как внезапно очнувшийся лунатик, он упал с высоты и разбился. В точном смысле слова он умер от «Двенадцати», как другие умирают от воспаления легких или разрыва сердца».. Последняя фотография Александра Блока. Снимок Самуила Алянского. Июнь 1921 г.
Земной путь Александра Блока окончился 7 августа 1921 г. Его похоронили на Смоленском православном кладбище Петрограда. Отпевание было совершено протоиереем Алексеем Западаловым 10 августа (28 июля ст. ст.) в день празднования Смоленской иконы Божией Матери в храме Воскресения Христова. «Александр Блок в гробу», 1921 г. Рисунок Юрия Анненкова
А Смоленская нынче именинница. Синий ладан над травою стелется. И струится пенье панихидное, Не печальное нынче, а светлое. … Принесли мы Смоленской Заступнице, Принесли Пресвятой Богородице На руках во гробе серебряном Наше солнце, в муке погасшее, Александра, лебедя чистого. Так написала о смерти Блока Анна Ахматова. В 1944 г., воздавая дань гению поэта, его прах перенесли на Литераторские мостки Волковского кладбища… Похороны Александра Блока. Петроград, 10 августа 1921 г.
О революционном перевороте в стране писали многие современники Блока. И поэма «Двенадцать» – тоже отклик на октябрьские события. Так что́ было в этой поэме, что заставляло одних так болезненно, так резко о ней отзываться, а других — с жаром причислять поэта к союзникам Октября? Почему и сегодня вокруг неѐ - столько споров и толков? Думается, именно финал, совершенно алогичный и, на первый взгляд, немотивированный, но абсолютно переворачивающий все смыслы произведения, и послужил основанием для этих разноречивых оценок и споров... Что происходит в поэме? Идет отряд народной милиции по Петрограду, по объятой снежной и революционной вьюгой столице (метель, вьюга — один из лейтмотивов поэзии Блока). Патруль этот состоит из бывших солдат, дезертировавших с фронта, из простых горожан, даже из уголовников: «на спину б надо бубновый туз», который прикрепляли на спину каторжным. Это не красноармейцы (когда писалась поэма, Красная армия еще только создавалась), не чекисты — это сам восставший народ, организовавшийся в отряды, с оружием обходит город и следит за революционным порядком. В патруле — 12 человек, как апостолов у Христа. Идут они, вчерашние крестьяне, «без креста» и собираются пальнуть в Святую Русь, «кондовую, избяную» — то есть отторгнуть старую Православную веру. Кругом — огни, огни, огни… Оплечь — ружейные ремни… Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!
Но внезапно в последних строках ритм и образность поэмы резко меняются, возвращая нас к Блоку периода «Стихов о Прекрасной Даме», к возвышенному строю его поэзии, полной мистических колдовских прорицаний и пленительных сочетаний слов: И за вьюгой невидим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз — Впереди — Исус Христос. Кадры черно-белого звукового кино обрываются — и распахивается окно в соловьиный сад Серебряного века, который навсегда сгинул в огне и метели революции. Финал поэмы вызывает вопросы: Христос благословляет убийц и ведет за Собой? Бежит от них? Появляется как оправдание жертв революции? Или это не Христос вовсе, а обман, наваждение, бес? Ведь мотив обмана и подмены святого злым и порочным проходит через всю лирику Блока: «…но страшно мне: изменишь облик Ты…». «Христос». Иллюстрация Натальи Гончаровой к поэме.
Так кто же впереди? Среди многочисленных объяснений финала поэмы специалистами, а также современниками поэта, можно выделить несколько самых распространѐнных. Бог умер. В одной из примечательных и распространенных трактовок пристальное внимание обращено на «белый венчик из роз», не соответствующий православной традиции, в которой атрибутом Спасителя является терновый венец. Живописец Кузьма Петров-Водкин откровенно признавался ученому Дмитрию Максимову: «Я предпочел бы, чтобы там был просто Христос, без всяких белых венчиков». Одна из интерпретационных крайностей образа венка — его погребальное назначение. Следовательно, Христос в поэме - мертвый, а это значит, что умерла и Церковь, и вера... «Христос». Иллюстрация Василия Масютина.
Здесь мы видим перекличку с философией Фридриха Ницше, популярного в России начала ХХ в. и утверждавшего, что «Бог умер», а также с цитатой из произведения самого Блока, написанного в 1918 г.: «Церковь умерла, а храм стал продолжением улицы. Двери открыты, посредине лежит мѐртвый Христос». Однако цветы на венце Христа могут, напротив, означать и возрождение, Воскресение, путь к новому возрожденному миру, в котором ключевая роль будет отдана вере в Бога. Так, академик Дмитрий Сергеевич Лихачѐв считал, что цветами в венке Спасителя могут быть и те белые бумажные розы, которыми украшали чело «Христа в темнице» в народных церквях и часовнях (ведь солдаты из «Двенадцати» - бывшие крестьяне). Блок, фото 1918 г.
Лже-Христос Ряд исследователей соглашается с точкой зрения священника и философа Павла Флоренского, который считал, что «12» - «это предел и завершение блоковского демонизма». В финале появляется не Христос, а его антипод, «враг» «за вьюгой невидим», — антихрист, принявший вид Иисуса. Известный литературовед Михаил Дунаев пишет: «Быть может, это все же адова сила: дьявола ведь тоже пулей не возьмешь? И вот он принимает облик Спасителя — и увлекает за собою духовно неразвитых „апостолов―. Ведь такая трактовка имеет свою логику». «Христос». Иллюстрация Михаила Ларионова.
Разрушение «старого мира» и зарождение «нового» Большая часть русских интеллигентов, современников Блока, восторженно воспринимала революцию как стихийную силу — средство разрушения «старого» мира; как необходимый переход к миру «новому», полному возможностей и свершений. Поэтому Бог, идущий во главе красногвардейцев, был главным духовным звеном в этом революционном процессе разрушения отжившего, обветшалого мира. В последних строках поэмы поколение Блока находило ответ на вопрос, что же принес в мир Октябрь 1917 г. Появление Христа здесь означало возможность будущего преображения, к которому приведут революционные события. Однако важно отметить, что самой революционной массе образ Христа показался резко отрицательным, «незримым» врагом двенадцати бойцов «без креста». «Христос». Иллюстрация Юрия Анненкова
Христос-Спаситель Другая актуальная трактовка отражает наиболее ортодоксальное, православное понимание образа Спасителя в поэме. Согласно этой литературной традиции, Христос — мученик, который идет на гибель ради обновления жизни. Здесь не может идти речи об антихристе, принявшем облик Иисуса, чтобы обмануть красноармейцев. Их попросту невозможно обмануть лже-Христом, так как сам Иисус для них — одно из воплощений «старого» мира, они совсем не хотят знать истинного Спасителя. Он не является для бойцов, держащих «револьюцьонный шаг», авторитетом, который сманил бы их на ложный путь. Как пишет литературовед Денис Макаров, «если бы антихрист хотел обмануть их, ему было бы проще это сделать в образе, например, Карла Маркса или Фридриха Энгельса, Троцкого, наконец». Строки «Нежной поступью надвьюжной, / Снежной россыпью жемчужной...» могут указывать не только на обычное движение Христа, но и означать присутствие Спасителя как вне этого мира, так и в нем. Христос — над стихиями и над природой, Он познаваем и непознаваем одновременно. Юрий Анненков. Иллюстрация к поэме.
Согласно этому толкованию, к Богу обращаются и простые созерцатели революции, и двенадцать красногвардейцев-безбожников. Они проходят путь от свободы и вседозволенности «без креста», «без имени святого», к свободе с Христом, и такая разительная перемена происходит помимо их воли, без их веры в Спасителя, т. е. фатально, как проявление высшего порядка. Иисус идѐт впереди красногвардейцев. С кровавым, красным флагом — образом страданий и крови. Во всем есть промысел Божий. Христос — во всем происходящем в мире. Иисус в поэме олицетворяет и идею принятия на Себя очередного греха людей, и идею всепрощения, и надежду на то, что те, кто совершил кровавый грех, все-таки придут к Его заветам, к идеалам любви и братства. Известный литературовед Виктор Жирмунский в рамках этой интерпретации также считал главной темой поэмы спасение душ двенадцати красногвардейцев — олицетворения всей разбойной России, всего человечества. «Христос». Иллюстрация Ильи Глазунова
Исповедник Православной веры, прошедший в начале и середине прошлого века через гонения и испытания, архимандрит Сергий (Савельев) высказал похожую точку зрения. Он убежден, что Христос не покидает человека никогда, и даже в самых тяжелых обстоятельствах остается с ним и ждет обращения, покаяния. Эта оторванность от Бога – «Эх, эх, без креста…», – которую на протяжении всей поэмы подчеркивает Блок, не может привести ни к чему хорошему. И только то обстоятельство, что впереди, пусть и невидим для идущих, «и от пули невредим», как мученик, принявший на Себя все грехи человечества, «нежной поступью» шествует Иисус Христос, дает повод для надежды на прощение заблудших двенадцати душ, как и всего русского народа. Архимандрит Сергий (Савельев)
Владимир Соловьѐв, религиозный мыслитель, философ, поэт, публицист, литературный критик, писал так: «... красота без добра и истины есть кумир... Открывшаяся в Христе бесконечность человеческой души, способной вместить в себя бесконечность божества, - эта идея есть, вместе с тем, и величайшее добро и та же истина, телесно воплощѐнная в живой конкретной форме. И полное еѐ воплощение уже во всѐм есть конец, и цель, и совершенство, и вот почему Достоевский говорил, что красота спасѐт мир». Соловьев считает, что красота Христа в «Двенадцати», хоть и идѐт Он под кровавым флагом, есть, тем не менее, красота истины. И Христос подхватывает этот флаг не для того, чтобы вести двенадцать к новой крови. Он уводит их с гибельного пути, на который они встали. «Христос». Иллюстрация Сергея Юткевича.
Можно сказать, что обращение двенадцати «Господи, благослови!» также свидетельствует о бессознательном стремлении грешников «ходатайствовать за себя» перед Христом. Философ, писатель и публицист, профессор Иван Ильин, пишет о появлении Христа в финале поэмы Блока так: «Молитва есть зов о помощи, направленный к Тому, Кто зовѐт меня к себе через моѐ страдание... Страдание пробуждает дух человека, ведѐт его, образует и оформляет, очищает и облагораживает, оно как «посещение Божие»,... ибо в последнем и глубочайшем измерении страдает в нас, с нами и о нас Само Божественное начало». А поэт Максимилиан Волошин считал, что Блок уступил свой голос сознательно «глухонемой душе двенадцати безликих людей, в темноте вьюжной ночи вершащих своѐ дело распада и в глубине тѐмного сердца тоскующих о Христе, Которого они распинают». Иван Ильин
А как же думал сам Блок? Многообразие трактовок и расхождение в оценках (Михаил Пришвин, к примеру, видел в Христе самого Блока, а Иван Бунин, напротив, считал, что автор «дурачит публику какой-то галиматьей» в лице «пляшущего Иисусика») лишь подчѐркивают глубину созданного поэтом образа Иисуса, содержание которого не исчерпывается приведѐнными примерами. Какими бы разнообразными ни были трактовки критиков и литературоведов, сохранились записные книжки самого Блока, в которых поэт сделал несколько записей о своей поэме. Так, 18 февраля 1918 г. Блок пишет: «Что Христос идет перед ними — несомненно. Дело не в том, „достойны ли они Его―, а страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет, а надо Другого — ?» Но кто этот Другой, Блок сам не знает. Следовательно, образ Христа в финале поэмы был для Блока единственно возможным. Как отмечает филолог Дина Магомедова, «Блок ничего не искал. Он писал о том, что увидел. И проницательные слова Блока о Христе в финале поэмы свидетельствуют об одном: поэт был непреложно убежден в органичности именно такого завершения». Автограф Блока
Также в черновике поэмы Блок сделал запись, что Христос: «... был с разбойником». Здесь мы видим отсылку к Евангелию от Луки и истории о двух распятых со Христом разбойниках, один из которых проявил сострадание к мукам Иисуса и был прощен. В контексте этого библейского сюжета во многом прочитывается суть появления Иисуса Христа перед красногвардейцами в финале. Это не благословение происходящего и не «освящение» стихийного разгула, а преодоление безотчетного аморализма и нигилизма, залог будущего очищения для героев произведения. Из запечатленного Блоком хаоса должна родиться гармония. Важно, что явление Христа в конце поэмы — символическое явление необходимости религии. Не случайно, еще 27 июля 1918 г. Блок отметил в дневнике: «В народе говорят, что все происходящее — от падения религии...». «Часовня в Колбах», рисунок Блока
Показателен эпизод чтения поэмы на одном из литературных вечеров на Фонтанке, который лишний раз убеждает в неоднозначности блоковского текста: После прочтения поэмы у автора спросили: «Александр Александрович, а что значит этот образ: «В белом венчике из роз — Впереди — Исус Христос?» Блок ответил: «Не знаю, так мне привиделось. Я разъяснить не умею. Вижу так». Вспомним и такой случай: В июне 1919 г. поэт Николай Гумилев в лекции о поэзии Блока сказал между прочим, что конец «Двенадцати» кажется ему «искусственно приклеенным» и что «внезапное появление Христа есть чисто литературный эффект». На что Блок, присутствующий на лекции, ответил: «Мне тоже не нравится конец «12». Я хотел бы, чтобы он был иной. Когда я закончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: «К сожалению, Христос». Николай Гумилѐв, Зиновий Гржебин, Александр Блок. Фото 1919 г.
Вспомним и о том, что первым издателем поэмы «Двенадцать» в виде отдельной книги был Самуил Миронович Алянский (1891-1974) — российский издатель и редактор, основатель и руководитель издательства «Алконост», автор книги «Встречи с Александром Блоком». Сохранились его воспоминания о том, как в августе 1918 г. Блок поведал ему, почему Иисус Христос появился в поэме: «Я люблю ходить по улицам города в такие ночи, когда природа буйствует. Вот в одну такую на редкость вьюжную зимнюю ночь мне и привиделось светлое пятно; оно росло, становилось огромным. Оно волновало и влекло. За этим огромным мне мыслилось: Двенадцать и Христос». Самуил Алянский
Но все же, по большому счѐту, можно сказать, что на вопрос о смысле главного образа своей поэмы Блок так и не ответил… Следовательно, каждый читатель может по-своему ответить на этот вопрос, и в каждом таком толковании будет своя доля правды. Известный учѐный Сергей Аверинцев заметил: «Должен сознаться в наивности, если это наивность: когда поэт на вопрос о его интенции свидетельствует: „Не знаю―, — я предпочитаю совершенно дословно верить такому свидетельству». А. Блок, фото 1921 г.
В статье «Интеллигенция и революция» во многом узнаѐтся подтекст, заключѐнный поэтом в художественное пространство «Двенадцати»: мир должен измениться, но кто его изменит? Интеллигенция, которая страдает по салонам, охает в мистическом чаду спиритических сеансов и ждѐт чудесного спасения от «грядущего хама», заполонившего Россию в «окаянные дни»? Сам Блок даѐт на это в статье явственный ответ: «Дело художника, обязанность художника - видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух». А что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью… Одно из последних стихотворений Блока. Март 1921 г.
В «Записке о «Двенадцати» 1 апреля 1920 г. А. Блок отметил: «не отрекаюсь от написанного тогда» (в январе 1918 г.), и словно предвидя, какие кривотолки будут идти вокруг поэмы, добавил: «посмотрим, что сделает с этим время…». Уже в 1949 г., в Париже, Георгий Иванов писал о том, что вокруг Блока ещѐ долго будут идти противоречивые толки. Если теперь не идут, то лишь потому, что в России он забыт как «несозвучный эпохе», а в среде эмиграции – «в силу все возрастающей усталости и равнодушия ко всему, кроме грустно доживаемой жизни». И прозорливо утверждал: «Но когда-нибудь споры о личности Блока вспыхнут с новой силой. Это неизбежно, если Россия останется Россией и русские люди останутся русскими людьми». Он оказался прав: споры о «трагическом теноре эпохи» (так назвала Блока Анна Ахматова) и его поэме «Двенадцать» не утихают до сих пор… Современное издание поэмы
flippingbook.comRkJQdWJsaXNoZXIy ODU5MjA=