Оптина и ее насельники в истории
русской литературы
русской литературы
Оптинские старцы оставили нам в наследство свои взгляды и суждения как о литературе XIX века, так и о произведениях более ранних времён. Эти суждения поражают своим глубоким пониманием литературного творчества, личности авторов.
Как могли старцы иметь такое превосходное представление о литературе, проживая в монастыре? Многие Оптинские старцы были блестяще образованы.
Например, преподобный Амвросий окончил духовное училище первым из 148 человек, затем учился в семинарии, знал пять иностранных языков. Таланты и интеллект сулили ему самое блестящее будущее в миру. Но будущий старец предпочёл жизнь духовную, монашескую.
Преподобный Варсонофий курс семинарии окончил третьим учеником, много читал, прекрасно знал мировую литературу. Затем была учёба в Оренбургском военном училище, штабные офицерские курсы в Петербурге. Постепенно повышаясь в чинах, он скоро стал начальником мобилизационного отделения, а затем и полковником. Увлекался классической музыкой и хорошо разбирался в музыке и литературе. Позднее, будучи старцем, отец Варсонофий часто говорил о пользе чтения для души, особенно советовал читать житий святых.
Некоторые из старцев, не имея высшего образования, тем не менее, занимались самообразованием. Преподобный Нектарий, например, не имел высшего образования, но, по благословению старцев, уйдя в затвор, прочитал всю библиотеку Оптиной пустыни. В Оптинской библиотеке в те годы было более 30 тысяч книг. Сначала преподобный Нектарий изучал творения святых отцов: аввы Дорофея, преподобных Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Макария Великого, святителей Тихона Задонского и Димитрия Ростовского.
Через десять лет пребывания в затворе духовные отцы благословили его читать светских авторов и изучать светские науки. Видимо, для того, чтобы приобрести познания, которые могли бы ему помочь приводить к спасению души мятущейся и ищущей творческой интеллигенции. Так преподобный стал изучать географию, математику, иностранные языки, латынь, читать Данте и Шекспира, Пушкина, Гоголя, Достоевского.
В единственный час отдыха, после обеда, он читал Пушкина или народные сказки, Пушкина и Державина цитировал наизусть. Как-то преподобный сказал: «Многие говорят, что не надо читать стихи, а вот батюшка Амвросий любил стихи, особенно басни Крылова». И до последних дней своей жизни преподобный Нектарий просил привозить ему книги, интересовался направлениями современного искусства, расспрашивал о постановке образования в новое время. Окончив лишь сельскую церковно-приходскую школу, преподобный мог легко общаться с писателями, учёными.
Таким образом, хоть некоторые из старцев и не получили систематического образования, но благодаря самообразованию, а, главное, своей духовной мудрости, могли хорошо понимать направление писателей и поэтов, их внутреннее устроение, тончайшие движения их души. Могли дать совет о том, насколько полезно нам читать те или иные произведения.
Главный критерий – направленность к Богу.
Оптинские старцы судили о творчестве писателя, исходя из многих критериев. Но главным критерием для них была направленность авторов к Богу. Этот вектор духовной направленности мог воспитывать в человеке лучшие чувства и будить совесть, побуждать к работе ум, обращаться к долгу, ответственности, любви. А направленный в противоположную сторону, мог уводить людей в пучину страстей и похоти, в глубины тёмных и мрачных теней подсознания. Старцы высоко ценили лучших писателей, которые «поднимали над будничной серой обыденной жизнью и приводили к Богу». Старец Варсонофий в беседе объяснял это так: «Опять повторяю: лучшие наши писатели стремились к Богу, хотя теперь как-то забыли об этом; студенчество сейчас ничего не читает и не имеет понятия ни о Шекспире, ни о Пушкине. А эти писатели могли бы поднять их от будничной серой обыденной жизни и привести к Богу».
Преподобный Варсонофий приводил примеры того, как чтение великих писателей облагораживает душу: «Когда я был в гимназии, в моём классе были два товарища, отчаянные шалуны. В общем, они были добрые малые, и их шалости никогда не были скверными. Но вот начали замечать, что мальчики изменились: незаметно уже их прежних выходок, всё свободное от занятий время они стали проводить за чтением. Спросишь, бывало: «Что ты читаешь?». И получишь ответ: Пушкина, Никитина или вообще кого-нибудь из наших великих писателей. Под влиянием чтения даже лица их изменились, сделались более серьезными, осмысленными».
«Если чтение великих писателей так облагораживает душу, то не тем ли более облагородит и освятит её чтение Слова Божия и святых Отцов? Проникновение в Священное Писание вводит человека в глубину Богопознания и дарует ему такое блаженство, с которым не может сравниться никакая земная радость. Внешний мир с его красотами благотворно действует на человека, и душа, способная наслаждаться красотою мира, есть душа возвышенная, но человек, достигший совершенства, созерцает в душе своей такую красоту, перед которой видимый мир ничего не стоит».
Оптинские старцы и русские писатели
Николай Васильевич Гоголь
... Гоголь побывал в знаменитом монастыре трижды.
В июне 1850 года проездом в Малороссию он посещает Малоярославец, где знакомится со старцем Антонием, а через несколько дней приезжает в Оптину Пустынь. На Гоголя монастырь произвел огромное впечатление. Из Васильевки Гоголь написал графу Толстому: «Я заезжал на дороге в Оптинскую пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. ...Нигде я не видал таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное...».
Во второй раз Гоголь был в Оптиной Пустыни проездом с юга в Москву в июне 1851 года. Об этом посещении известно из записи в дневнике оптинского иеромонаха Евфимия от 2 июня 1851 года: «Пополудни прибыл проездом из Одессы известный писатель Николай Васильевич Гоголь. С особенным чувством благоговения отслушал вечерню, панихиду на могиле своего друга, монаха Порфирия, потом всенощное бдение в соборе. Утром в воскресенье 3-го числа он отстоял в скиту Литургию. ...Гоголь оставил в памяти нашей обители примерный образец благочестия».
Третий и последний раз Гоголь посетил святую обитель в сентябре 1851 года. 22 сентября он выехал из Москвы на свадьбу сестры Елизаветы, с намереньем из Васильевки поехать на зиму в Крым. Однако, доехав до Калуги, он отправился в Оптину, потом неожиданно для всех вернулся в Москву.
Высоко оценивал творчество Гоголя преподобный Варсонофий. В одной из бесед старец подробно рассказывал о приезде Николая Васильевича в Оптину к старцу Макарию и о том, какой духовный перелом произошёл в великом писателе после этой встречи:
«… старец отец Макарий предчувствовал приход Гоголя. Говорят, он был в это время в своей келлии, и, кто знает, не в этой ли самой, так как пришел-то Гоголь прямо сюда. Отец Макарий, быстро ходя взад и вперед по келлии, говорил бывшему с ним иноку:Гоголь хотел изобразить русскую жизнь во всей её разносторонней полноте. С этой целью он начал свою поэму «Мёртвые души» и написал уже первую часть. Мы знаем, в каком свете там отразилась русская жизнь: плюшкины, собакевичи, ноздревы, чичиковы – вся книга представляет собой душный и тёмный погреб пошлости и низменности интересов. Гоголь сам испугался того, что написал, но утешал себя тем, что это только накипь, только пена, снятая им с волн житейского моря. Он надеялся, что во втором томе ему удастся нарисовать русского православного человека во всей его красоте, во всей чистоте. Как это сделать, Гоголь не знал.
– Волнуется что-то сердце у меня. Точно что-то необыкновенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то.
В это время докладывают, что пришел Николай Васильевич Гоголь.
– Проси!
И вот Гоголь у Старца. Начинается беседа. Без свидетелей происходила она, никем не записана, но Бог присутствовал во время неё невидимо, и Божественная благодать преобразила душу Гоголя.
Как бы я желал, да и вы, я думаю, тоже не отказались бы послушать эту замечательную беседу великого Старца с великим писателем. Вероятно, была она весьма содержательна и представляла величайший интерес. Старец Макарий в высшей степени обладал даром властного слова, и речи его оказывали огромное влияние на душу слушателя. Выйдя от Старца, Гоголь говорил:
– Да, мне сказали правду, это единственный из всех известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источники воды живой.
И Гоголь переродился. Он сам говорил: «Вошёл я к Старцу одним, вышел - другим».
Около этого времени и произошло его знакомство с батюшкой отцом Макарием. С обновлённой душой уехал Гоголь из Оптиной, но не оставил мысли написать второй том «Мертвых душ» и работал над ним. Но потом, чувствуя, что ему не по силам воплотить во всей полноте тот идеал христианина, который жил в его душе, он разочаровался в своем произведении, – вот причина сожжения второго тома «Мертвых душ».
…Есть предание, что незадолго до смерти он говорил своему близкому другу:
– Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял!И старец Варсонофий делал вывод: «Наш великий писатель Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием, которые происходили в этой самой келлии. Великий произошёл в нем перелом. Как натура цельная, не разорванная, он не был способен на компромисс. Поняв, что нельзя жить так, как он жил раньше, он без оглядки повернул ко Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и святых мест, которые он посетил, он писал друзьям своим, и письма эти составили целую книгу, за которую современники осудили его. Гоголь еще не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и уже мир, враждебный Христу, воздвиг гонение против него и вынес ему жестокий приговор, признав его полусумасшедшим».
– Чего? Что вы потеряли?
– Оттого, что не поступил в монастырь. Ах, отчего батюшка отец Макарий не взял меня к себе в Скит?
По словам преподобного Варсонофия, старец Макарий отнесся к желанию Гоголя с определенной осторожностью: «Неизвестно, заходил ли раньше у Гоголя с батюшкой Макарием разговор о монашестве, неизвестно, предлагал ли ему старец поступить в монастырь. Очень возможно, что батюшка Макарий и не звал его, видя, что он не понесет трудностей нашей жизни».
Посмертная связь Гоголя с Оптиной Пустынью продолжалась. Летом 1852 года Степан Петрович Шевырев, друг и душеприказчик Гоголя, возвращаясь из Васильевки, куда он ездил навестить родных покойного и собрать материал для его биографии, заезжал в монастырь, где прочел его насельникам «Размышления о Божественной Литургии». Оптинские иноки, хорошо помнившие Гоголя, нашли это сочинение «запечатленным цельностью духа и особенным лирическим взглядом на предмет».
В следующем году, весной, Мария Ивановна Гоголь послала в Оптину письмо и деньги. Игумен Моисей отвечал ей 30 мая из монастыря: «Почтеннейшее ваше письмо от 19-го сего мая и при оном пятьдесят рублей серебром от усердия вашего имел честь получить, согласно христианскому желанию вашему на приношение в обители нашей при Божественной Литургии выниманием частей о упокоении незабвенного и достойного памяти сына вашего Николая Васильевича. Благочестивые его посещения обители нашей носим в памяти неизгладимо. По получении нами из Москвы печального известия о кончине Николая Васильевича, с февраля прошлого 1852 года исполняется по душе его поминовение в обители нашей на службах Божиих и навсегда продолжаемо будет с общебратственным усердием нашим и молением премилосердого Господа: да упокоит душу раба Своего Николая во Царствии Небесном со святыми, а вам да ниспослет свыше благословение, здравие и небесное утешение в огорчительном лишении единственного сына».
Мария Ивановна была в Оптиной на Пасху 1857 года и прожила там девять дней со своим внуком Николаем. Господь призвал к Себе родительницу Гоголя в возрасте семидесяти шести лет, как и его отца, – на Светлой седмице.
Последнее суждение о Гоголе-христианине, едва ли не самое точное и глубокое, было вынесено после смерти его Оптиной Пустынью. Летописец обители, иеромонах Евфимий, сурово оценив сатирическую сторону таланта великого писателя, следующим образом подытожил его земное странствование: «Трудно представить человеку непосвященному всю бездну сердечного горя и муки, которую узрел под ногами своими Гоголь, когда вновь открылись затуманенные его духовные очи и он ясно, лицом к лицу, увидал, что бездна эта выкопана его собственными руками, что в нее уже погружены многие, им, его дарованием соблазненные люди и что сам он стремится в ту же бездну, очертя свою бедную голову... Кто изобразит всю силу происшедшей отсюда душевной борьбы писателя и с самим собою, и с тем внутренним его врагом, который извратил божественный талант и направил его на свои разрушительные цели? Но борьба эта для Гоголя была победоносна, и он, насмерть израненный боец, с честью вышел из нее в царство незаходимого Света, искупив свой грех покаянием, злоречием мира и тесным соединением со спасающею Церковию. Да упокоит душу его милосердый Господь в селениях праведных!».
В заключение приведем слова, сказанные новомучеником протоиереем Иоанном Восторговым на панихиде по Гоголю в 1903 году, в которых ясно видится смысл его духовного значения. «Вот писатель, у которого сознание ответственности пред высшею правдою за его литературное слово дошло до такой степени напряженности, так глубоко охватило все его существо, что для многих казалось какою-то душевною болезнью, чем-то необычным, непонятным, ненормальным. Это был писатель и человек, который правду свою и правду жизни и миропонимания проверял только правдою Христовой. Да, отрадно воздать молитвенное поминовение пред Богом и славу пред людьми такому именно писателю в наш век господства растленного слова, – писателю, который выполнил завет апостола: слово ваше да будет солию растворено. И много в его писаниях этой силы, предохраняющей мысль от разложения и гниения, делающей пищу духовную удобоприемлемой и легко усвояемой... Такие творцы по своему значению в истории слова подобны святым отцам в Православии: они поддерживают благочестные и чистые литературные предания».
Преподобный Варсонофий о М.Ю. Лермонтове и Ф.И. Достоевском
Преподобный Варсонофий неоднократно обращался к творчеству М.Ю. Лермонтова. Старец видел гениальность поэта, его озарения, его тоску о Боге: «По блаженной жизни тоскует теперь на земле человеческая душа. Есть предание, что раньше, чем человеку родиться в мир, душа его видит те небесные красоты, и, вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам. Так Лермонтов объяснил присущую многим людям непонятную тоску. Он говорит, что за красотой земной душе снился лучший, прекраснейший мир иной. И эта тоска по Боге – удел большинства людей».
Преподобный Варсонофий высоко оценивал такие стихи М.Ю. Лермонтова как «Когда волнуется желтеющая нива...» и «По небу полуночи ангел летел…». О втором стихотворении он говорил в беседе с духовным чадом: «Когда я жил ещё в миру, то был однажды в одном аристократическом доме. Гостей было много. Разговоры шли скучнейшие. Передавали новости, говорили о театре, и т.п. Людей с низменной душой удовлетворял этот разговор, но многие скучали и позёвывали. Один из гостей обратился к дочери хозяина дома с просьбой сыграть что-нибудь. Другие гости также поддержали его. Та согласилась, подошла к дивному концертному роялю и стала петь и играть:
По небу полуночи ангел летелПела девушка, и окружающая обстановка так подходила к этой песне. Всё это происходило на большой стеклянной террасе; была ночь, из окон был виден старинный дворянский сад, освещённый серебряным светом луны... Я взглянул на лица слушателей и прочел на них сосредоточенное внимание и даже умиление, а один из гостей, закрыв лицо руками, плакал, как ребенок, а я никогда не видел его плачущим. Но отчего же так тронуло всех пение это? Думаю, что произошло это оттого, что пение оторвало людей от земных житейских интересов и устремило мысль к Богу, Источнику всех благ».
И тихую песню он пел.
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О Боге Великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нёс
Для мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
Остался – без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Преподобный высоко оценивал и стихотворение «В минуту жизни трудную» и предполагал, что речь идёт об Иисусовой молитве: «Наш известный поэт Лермонтов испытывал сладость молитвы и описал её в стихотворении своем:
В минуту жизни трудную,Преподобный Варсонофий вспоминал и о Достоевском, о его встрече с преподобным Амвросием. Старец верил, что великий писатель спасся:
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненья далеко –
И верится, и плачется,
И так легко, легко...
(«Молитва», 1839 г.)
- Достоевский, который бывал здесь и сиживал в этом кресле, говорил отцу Амвросию, что раньше он ни во что не верил.
– Что же заставило вас повернуть к вере? – спрашивал его отец Амвросий.
– Да я видел рай, как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, и с тех пор повернул к Богу.
И, действительно, он круто повернул вправо, и мы веруем, что Достоевский спасся.
Ольга Рожнёва
Оптинские предания о Достоевском
Поездка Достоевского в Оптину Пустынь в июне 1878 г. была одним из важнейших событий духовной жизни писателя. Вызванная личной трагедий смерти трехлетнего сына Алеши, эта поездка во многом определила творческие идеи и характер романа «Братья Карамазовы».
Знакомство с Оптинским старцем Амвросием, живым воплощением русской святости, «хранителем образа Христова», носителем народной правды, подвело итог многолетним духовным и творческим исканиям писателя.
В тоже время эта встреча носила знаковый символический характер. В лице великого гения русской литературы и святого старца Русской Церкви встретились Церковь и интеллигенция, Православие и культура, святость и гениальность, что во многом определило характер взаимоотношений русской культуры и Православия в последующее время.
I. Обстоятельства поездки
Об этой поездке сообщают все биографии и биографические очерки жизни Достоевского. Однако источниковедческая база этой темы ограничивается практически тремя источниками.
1. Письмо Достоевского
Первый - это письмо Достоевского своей жене от 29 июня 1878 г., написанное из Москвы сразу же после возвращения туда из Оптиной Пустыни, в котором писатель излагает подробности поездки в монастырь.
Как явствует из письма, Достоевский 23 июня 1878 г, вместе с В. С. Соловьевым выехал из Москвы по Московско-Курской железной дороге до станции Сергиево за Тулой. Далее спутники пересели на экипаж до Козельска. В пути выяснилось, что произошла ошибка в расчете расстояния: до Козельска было не 30 км, как предполагалось, а 120, к тому же дорога оказалась не почтовой и ехать пришлось «на долгих», т. е. на одной тройке с остановками на отдых и корм лошадей. Время в пути удлинилось более чем на сутки.
25 июня в воскресенье Достоевский приехал в Оптину Пустынь. О самом пребывании в монастыре в письме сказано чрезвычайно кратко: «В Опт(иной) Пустыни были двое суток. Затем поехали обратно на тех же лошадях...».
Возвращение в Москву, судя по всему, тем же путем заняло два дня. Все путешествие продлилось семь дней. Достоевский обещает жене: «Обо всем расскажу, когда приеду».
Итак, Достоевский пробыл в Оптиной Пустыни три дня или двое суток, что подтверждается также записью в монастырской «Книге записей приезжающих посетителей», где пребывание писателя помечено 25, 26, 27 числами июня.
Письмо Достоевского как источниковедческий документ содержит протокольно подробный хронометраж поездки, однако, к сожалению, никак не раскрывает ее содержательную сторону. Самое важное - встречи и беседы со старцем Амвросием - осталось за рамками письма.
2. Престольный праздник скита Оптиной Пустыни
В письме Достоевского есть косвенное указание на причину поездки Достоевского в Оптину Пустынь именно в это время.
В письме очевидно явное неудовольствие писателя от изменения графика поездки, непредвиденной задержки в пути: «...узнали, что ехать не 35, а 60 верст. (Главное в том, что никто не знает, так что никак нельзя было узнать заране.) (...) Мы решили ехать и ехали до Козельска, то есть до Опт(иной) Пустыни, ровно два дня, ночевали в деревнях, тряслись в ужасном экипаже».
Чтобы понять неудовольствие писателя, нужно не только учесть трудности езды «на долгих». Заглянув в православный календарь на те дни, когда Достоевский стремился попасть в Оптину Пустынь, обнаружим удивительное совпадение: 24 июня празднуется праздник Рождества Иоанна Предтечи, известный в народе как день Ивана Купалы, который являлся престольным праздником скита Оптиной Пустыни.
Безусловно, что поездка Достоевского в Оптину Пустынь была приурочена именно к этой дате - главному празднику Оптинского скита.
3. Сороковины Алеши Достоевского
С этим праздником совпала скорбная для писателя дата - сороковины памяти сына Алеши (умер 16 мая).
Сороковины являются важнейшей поминальной службой после отпевания, которая требует обязательного посещения храма и участия родных усопшего. По нашему мнению, Достоевский приезжал в Оптину, имея и более конкретную цель: совершить поминовение сына на сороковой день его смерти. Выявление этого факта позволяет восполнить картину пребывания писателя в Оптиной Пустыни.
Достоевский должен был заказать панихиду, отстоять ее. Это, видимо, произошло 26 июня, в понедельник, в праздник Тихвинской иконы Божией Матери. Требным храмом в Оптиной служил Казанский храм.
В монастырях традиционно заказывалось не только разовое поминовение, но оставлялось также поминовение на год, или на несколько лет, или так называемое «вечное». Можно предположить, что Достоевский оставил поминание на какой-то срок и имя «усопшего младенца Алексия» возносилось в Оптиной после Достоевского достаточно долго.
4. «Воспоминания» А. Г. Достоевской
Сведения, сообщаемые А. Г. Достоевской, опираются на письмо Достоевского от 29 июня 1878 г., а также являются пересказом рассказа писателя, обещанного в этом письме.
Очевидно, что за давностью лет многие подробности стерлись в памяти А. Г. Достоевской, и она ограничивается описанием общего впечатления писателя о старце Амвросии.
О встрече Достоевского и старца Амвросия А. Г. Достоевская вспоминала: «Вернулся Федор Михайлович из Оптиной Пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым старцем, о. Амвросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Федор Михайлович рассказал старцу о постигшем нас несчастии и моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери... Из рассказов Федора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый старец».
5. Заметки А. Г. Достоевской на полях романа «Братья Карамазовы»
Третьим - и самым содержательным - источником являются заметки А. Г. Достоевской на полях издания сочинений Достоевского 1906 г.
На полях главки «Верующие бабы» Анна Григорьевна сделала заметки, которые свидетельствуют, что диалог верующей бабы со старцем Зосимой в романе основывается на реальной беседе Достоевского со старцем Амвросием: «Эти слова передал мне Феодор Михайлович, возвратившись в 1878 году из Оптиной Пустыни; там он беседовал со старцем Амвросием и рассказал ему о том, как мы горюем и плачем по недавно умершему нашему мальчику. Старец Амвросий обещал Феодору Михайловичу «помянуть на молитве Алешу» и «печаль мою», а также «помянуть нас и детей наших за здравие». Феодор Михайлович был глубоко тронут беседою со старцем и его обещанием за нас помолиться».
О встрече Достоевского со старцем Амвросием известно в основном через восприятие А. Г. Достоевской.
II. Оптинские источники: о Достоевском
Все сведения в жизнеописаниях Достоевского восходят к этим трем первоисточникам и являются их пересказами.
Таким образом, круг источников оказывается достаточно узок и потенциально исчерпан. По сравнению со значимостью самой встречи он представляется неизмеримо малым.
Однако есть еще один неучтенный «мемуарист» - сама Оптина Пустынь. Дело в том, что посещение Достоевским Оптиной Пустыни не осталось незамеченным и память о нем сохранилась в монастыре не только записью в «Книге записей приезжающих посетителей». Существуют отдельные высказывания Оптинских старцев о Достоевском, косвенные оценки и случайные суждения, предания и рассказы монахов. Весь этот разрозненный материал, частично известный прежде, частично забытый, частично только опубликованный, до сих пор не сводился воедино и как целое не введен в научный оборот. Собранный же вместе, он представляет собой единое свидетельство Оптиной Пустыни о Достоевском.
1.Мнения Оптинских монахов в передаче К. Н. Леонтьева
Прежде всего о суждениях, ставших широко известными благодаря передаче и интерпретации К. Н. Леонтьева.
Леонтьев первым вынес за церковную ограду высказывания и мнения Оптинских монахов о Достоевском и его романах. Известно резко отрицательное отношение Леонтьева к идеям Достоевского, к его «недостаточному христианству».
Дважды Леонтьев в подтверждение своих оценок романа «Братья Карамазовы» прибегает к авторитету Оптиной Пустыни и ссылается на Оптинских монахов.
Приведем эти известные пассажи из писем И. И. Фуделю и В. В. Розанову, которые в контексте настоящей темы могут восприниматься иначе.
«А когда Достоевский напечатал свои надежды на земное торжество христианства в «Братьях Карамазовых», то Оптинские иеромонахи, смеясь, спрашивали друг у друга: «Уж не вы ли, отец такой-то, так думаете?»».
«В Оптиной «Братьев Карамазовых» правильным православным сочинением не признают, и старец Зосима ничуть ни учением, ни характером на отца Амвросия не похож. Достоевский описал только его наружность, но говорить заставил совершенно не то, что он говорит, и не в том стиле, в каком Амвросий выражается».
Леонтьев услышал в Оптиной то, что хотел услышать. Настораживает анонимность приводимых Леонтьевым оценок: «отец такой-то».
2. Старец Амвросий о Достоевском
В отличие от анонимных мнений, передаваемых Леонтьевым, известны другие высказывания конкретных Оптинских старцев о Достоевском.
Наиболее значительное суждение о Достоевском принадлежит великому Оптинскому старцу иеросхимонаху Амвросию (Гренков, 1812- 1891). Оно было зафиксировано и впервые опубликовано духовным писателем Е. Н. Поселяниным (Погожевым), который, как и К. Н. Леонтьев, был духовным чадом старца Амвросия, неоднократно приезжал в Оптину Пустынь, специально собирал материалы о старце Амвросии. Сразу после кончины старца Амвросия (10 октября 1891 г.) Е. Поселянин опубликовал в «Душеполезном чтении» очерк «Отец Амвросий. Его советы и предсказания», в котором привел слова старца о Достоевском после их келейной беседы наедине. Собственно, это даже не слова, а всего лишь два слова: «О. Амвросий постиг сущность смирившейся души писателя и отозвался о нем: «Это кающийся»».
Это слово старца Амвросия о Достоевском, видимо, было широко известно среди Оптинской братии. Независимо от Е. Поселянина, его пересказывает живший на покое в Оптиной Пустыни архимандрит Агапит (Беловидов, 1843-1921?) в составленном им наиболее полном жизнеописании старца Амвросия: «Любил также старец побеседовать и с мирскими благочестивыми, в особенности образованными, людьми, каковых бывало у него немало. Посещали старца и светские писатели, как, напр., Достоевский и В. С. С(оловьев). О первом из них старец с свойственною ему проницательностью отозвался: «Это кающийся»».
Характерно, что оба автора - Е. Поселянин и о. Агапит - отмечают точность этой характеристики: «О. Амвросий постиг сущность смирившейся души писателя», «старец с свойственною ему проницательностью отозвался».
Покаяние - начало и основа духовной жизни в христианстве. О смысле покаяния писал великий учитель покаяния прп. Ефрем Сирин: «Покаяние же, полагаясь на Божие благоволение, срастворяет кающегося с благодатию Святаго Духа и человека всецело делает сыном Божиим, чтобы ненаружную одну накладку иметь ему на себе».
Акт покаяния является практическим выражением веры, ибо покаяние невозможно без объекта покаяния - Бога. Кающийся - значит, сущностно верующий, правоверуюший, православный. Глубина покаяния показывает степень облагодатствованности человека. В церковном смысле даже святость подвижника определяется мерою его покаяния (пример прп. Марии Египетской).
Слова старца Амвросия о Достоевском можно без преувеличения назвать онтологической оценкой («постиг сущность») и высшей духовной «похвалой», когда-либо изреченной о писателе.
В периодически возникающей, начатой еще Леонтьевым, полемике о «православности» Достоевского необходимо, прежде всего, вспомнить это суждение прп. Амвросия Оптинского, которое является словом святого о писателе.
Интересно сравнить отзыв старца Амвросия о Достоевском со столь же кратким, но совершенно противоположным по смыслу его отзывом о Л. Н. Толстом. И. Концевич со слов Эльмера Мода, «друга и биографа Толстого», описывает последнюю встречу Толстого и старца Амвросия в 1890 г. (за год до кончины последнего): «Войдя к старцу, Толстой принял благословение и поцеловал его руку, а выходя поцеловал в щеку, чтобы избежать благословения. Разговор между ними был столь острым и тяжелым, что старец оказался в полном изнеможении и еле дышал. «Он крайне горд», - отозвался о нем о. Амвросий».
Покаяние и гордость - диаметрально противоположные понятия. Гордость - это отсутствие, невозможность покаяния, и наоборот, покаяние - преодоление гордости. Пожалуй, о Толстом так кратко и так емко тоже никто не творил.
3. Старец Иосиф (Литовкин) о Достоевском
После кончины старца Амвросия его преемником по старчеству стал его келейник иеросхимонах Иосиф (Литовкин, 1837-1911), который также собирал рассказы о своем духовном отце. В 1898 г. старец Иосиф послал в журнал «Душеполезное чтение» пространное письмо, в котором изложил собранные им сведения о пребывании в Оптиной Пустыни некоторых знаменитых писателей. Редакция опубликовала письмо в виде статьи под названием «Н. В. Гоголь, И. В. Киреевский, Ф. М. Достоевский и К. Н. Леонтьев перед старцами Оптиной Пустыни».
Большая часть статьи составляет материал о Н. В. Гоголе и И. В. Киреевском. Достоевскому посвящен всего лишь один абзац. Тем не менее, он представляет большую ценность, так как о. Иосиф, будучи в то время келейником старца Амвросия, мог быть очевидцем посещения Достоевского.
«Среди старожилов нашей обители сохраняется воспоминание о посещении оной в 1877 году (ошибка! - в 1878 г. - Г. Б.) другим знаменитым нашим писателем Ф. М. Достоевским. Подолгу длились его беседы со старцем о. Амвросием о многих насущных вопросах духовной жизни и спасении души. Вскоре затем появились в печати «Братья Карамазовы», написанные отчасти под впечатлением посещения его Оптиной Пустыни и бесед с о. Амвросием».
В этой простой записи важно свидетельство старца Иосифа о теме беседы Достоевского и старца Амвросия: «о многих насущных вопросах духовной жизни и спасении души». Как увидим далее, это не просто общие слова, но точное указание действительной темы беседы.
Также важно, что старец Иосиф признает, что «Братья Карамазовы» написаны «под впечатлением посещения Оптиной Пустыни и бесед с о. Амвросием». У старца Иосифа в этом письме была возможность высказать какое-то несогласие с Достоевским в духе оценок Леонтьева. Но он этого не сделал. (Какая разница тона подлинных оценок Оптинских старцев и тех мнений «таких-то отцов», которые передает Леонтьев!)
Скорее наоборот, в письме можно прочесть косвенное признание того, что в Оптиной Пустыни узнали свой монастырь в «пригородном монастыре» «Братьев Карамазовых», а в старце Зосиме - отражение образа старца Амвросия.
4.Старец Анатолий (Потапов) и старец Зосима
Восприятие образа старца Зосимы как отражение реального старца Амвросия имело неожиданное продолжение в реальной действительности, когда уже саму Оптину Пустынь и Оптинских старцев стали воспринимать через призму романа «Братья Карамазовы» и образ старца Зосимы.
Этот «обратный эффект» относится, прежде всего, к старцу иеросхимонаху Анатолию (Потапову, 1855-1922). Он также был учеником и келейником старца Амвросия, одним из его духовных наследников. В начале XX в. о. Анатолий был признанным Оптинским старцем, духовным наследником старца Амвросия, к которому приезжало много читающей интеллигентной публики (в том числе, П. Флоренский).
Вот что писал студент Санкт-Петербургской Духовной Академии И. Смоличев, побывавший у старца Анатолия в 1912 г.: «Келлия иеромонаха Анатолия находится при одном из маленьких храмов, в коридоре которого постоянно ожидают богомольцы, жаждущие благословения о. Анатолия. Перешагнув порог скромной келлии, мы увидели перед собой небольшого роста, слегка согбенного старичка, иеромонаха, лет шестидесяти, но еще бодрого на вид и необыкновенно подвижного и оживленного; со светлой улыбкой и ласковой, несколько торопливой речью, он приветствовал нас. Яркий образ Зосимы - олицетворение идеального, светлого, божественного - невольно всплыл в нашем представлении при виде одухотворенного, детски светлого лица батюшки о. Анатолия».
Литературный герой определял восприятие действительности. Роман «Братья Карамазовы» для русской читающей публики становился подчас своего рода путеводителем по Оптиной Пустыни.
III. Спор в келье старца Амвросия
В 1995 г. в альманахе «Оптина Пустынь» были опубликованы «Записки» протоиерея Сергия Сидорова (хранящиеся в фондах Церковно-исторического музея Свято-Данилова монастыря), который был духовным чадом старца Анатолия (Потапова) и часто в начале XX в. приезжал в Оптину Пустынь. Во время посещения Оптиной Пустыни в 1916 г. ему удалось побывать в келье старца Амвросия, в которой тот принимал Достоевского. В это время келью занимал архимандрит Ф. (автор записок не расшифровывает монограмму). Мемуарист утверждает, что в келье среди других хранились автографы Достоевского (трудно сказать, что имеется в виду, возможно - роспись в гостиничной книге посетителей).
«Старец любезно показывал нам различные предметы домашнего обихода отца Амвросия (...) Отец архимандрит поделился с нами и своими интересными воспоминаниями. Он присутствовал при знаменитом споре Достоевского с отцом Амвросием о вечных муках, когда Достоевский и Владимир Соловьев в 1879 (sic!) году посетили старца».
Что это за спор? Был ли он или же это монастырская легенда?
1. В. С. Соловьев о Достоевском в Оптиной Пустыни
Д. И. Стахеев пересказал со слов В. С. Соловьева некоторые обстоятельства пребывания Достоевского в Оптиной: «Федор Михайлович Достоевский, например, вместо того чтобы послушно и с должным смирением внимать поучительным речам старца-схимника, сам говорил больше, чем он, волновался, горячо возражал ему, развивал и разъяснял значение произносимых им слов и, незаметно для самого себя, из человека, желающего внимать поучительным речам, обращался в учителя.
По рассказам Владимира Соловьева (он был в Оптиной Пустыни вместе с Достоевским), таковым был Федор Михайлович в сношениях не только с монахом-схимником, но и со всеми другими обитателями Пустыни, старыми и молодыми, будучи, как передавал Соловьев, в то время в весьма возбужденном состоянии, что обыкновенно проявлялось в нем каждый раз при приближении припадка падучей болезни...».
К воспоминаниям Стахеева нужно относиться достаточно осторожно. Скорее, этот рассказ отражает впечатление, произведенное паломничеством Достоевского в монастырь, на русскую либеральную общественность, к которой относился Стахеев.
Однако можно сделать вывод, что какая-то достаточно живая беседа произошла в келье Амвросия между старцем, писателем и философом.
О чем шла речь в келье Амвросия?
В общем тему беседы назвал старец Иосиф. Е. Поселянин приводит отзыв старца Амвросия о Вл. Соловьеве, который дает возможность представить основную тему и проблему беседы в келье. «Видел батюшка (Амвросий. - Г. Б.) и В. С. С. (Соловьева. - Г. Б.) и отозвался о нем: «Этот человек не верит в загробную жизнь»».
Это, кажется, косвенно подтверждает архимандрит Агапит: Амвросий «о втором дал неодобрительный отзыв» (т. е. о Соловьеве).
Если верить этим источникам, создается действительно картина серьезной полемики, прежде всего, между старцем Амвросием и Соловьевым, о вечной жизни.
2. Иеромонах Ераст о споре
Однако, вернемся к спору. Составитель «Исторического описания Козельской Оптиной Пустыни и Предтечева скита» (1902) иеромонах Ераст приводит важные поправки по поводу этой беседы, и в частности о Владимире Соловьеве. Приведем полностью эту цитату: «Считаем долгом восстановить здесь истину относительно отзыва о. Амвросия о Вл. С. Соловьеве. Автор «Очерков жизни о. Амвросия" (1 ч., 94 с.) (т. е. архимандрит Агапит. - Г. Б.) пишет, что о В. С. Соловьеве старец сделал «неодобрительный отзыв", причем сослался на январскую книгу Душеполезного чт(ения) за 1892 г., с. 46; а там сказано, что «Соловьев не верит в будущую жизнь". Очевидно, слова старца, если их и слышала госпожа N от самого о. Амвросия, то не поняла смысла их. Нам лично о. Амвросий сказал (по поводу полемики К. Н. Леонтьева с Соловьевым о сочинениях Данилевского): «Спроси-ка Соловьева, как он думает о вечных мучениях?". В этих словах старца исключается всякое сомнение относительно веры Соловьева в будущую жизнь. Да это и видно и из последних замечательных сочинений его, Соловьева: «Оправдание добра" и «Три разговора под липами»».
3.Был ли спор?
Подытожить все имеющиеся сведения о споре в келье старца Амвросия можно следующим образом: спора в светском смысле этого слова не было. Судя по всему, это было «рассуждение мистическое»: «о спасении души», «о будущей жизни», «о вечных мучениях». Возможно, именно здесь, в келье старца Амвросия, обсуждались некоторые идеи «Бесед и поучений старца Зосимы», в частности беседы «О аде и адском огне».
Вполне естественно, что живая беседа о вечных вопросах бытия могла привести писателя в волнение, о котором Соловьев вспоминает, как о «весьма возбужденном состоянии».
IV. Поздние Оптинские предания о Достоевском
Поразительно, что предания о Достоевском сохранялись в Оптиной Пустыни вплоть до 1917 г. и даже в первые годы советской власти.
1. Анекдот о сломанном стуле
Спор в поздних Оптинских преданиях обрел некоторые «вещественные доказательства».
Протоиерей Сергий Сидоров при описании кельи старца Амвросия сообщает; «Здесь были кресла, где сидел Гоголь, стул, который сломал во время спора со старцем Амвросием Достоевский». «Легенду о сломанном стуле» можно отнести к жанру монастырского - или околомонастырского - фольклора. Этот анекдот мог возникнуть на потребу светских паломников, искавших «ярких подробностей» пребывания в Оптиной великих писателей.
2. Кресло Достоевского в Оптиной Пустыни
Хотя «стул», связанный с памятью Достоевского, все же был. О нем упоминает старец Варсонофий (Плеханков, 1845-1913). Будучи в начале XX в. скитоначальником Оптинского скита, он принимал посетителей в той же келье, что и старец Амвросий. Однажды в келейной беседе с духовными чадами он упомянул имя Достоевского: «Достоевский, который бывал здесь и сиживал на этом кресле...».
Итак, память о посещении Достоевским Оптиной имела и материальное выражение в виде «мемориального» кресла, что можно считать первым опытом музеефикации пребывания писателя в монастыре.
3. Предание о посещении Достоевским петрашевца Н. С. Кашкина
Неожиданное предание записала поэтесса Надежда Павлович в начале 1920-х гг. Она в это время работала в существовавшем некоторое время в Оптиной Пустыни музее. Последние монахи рассказали ей, что Достоевский, будучи в Оптиной, переправлялся на другой берег Жиздры на лодке (а не на пароме) и посещал находившегося неподалеку в своем имении Н. С. Кашкина, знакомого Достоевского по кружку Петрашевского.
Подтвердить или опровергнуть это предание представляется практически невозможным.
V. Старец Варсонофий о загробной участи Достоевского
В келье старца Амвросия речь шла не только «об адском огне», но и о рае.
Старец Схиархимандрит Варсонофий также был учеником старца Амвросия и, возможно, от своего учителя слышал о беседе Достоевского со старцем, что однажды достаточно подробно пересказал своим духовным чадам:
«Достоевский (...) говорил старцу Макарию (очевидно, что это ошибка, вместо «Амвросию». - Г. Б.), что раньше он ни во что не верил.
- Что же вас заставило повернуть к вере? - спрашивал его батюшка Макарий.
- Да, я видел рай. Ах, как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, - и с тех пор повернул к Богу!
И действительно, повернул он круто, и мы веруем, что Достоевский спасен».
Здесь находится ценный материал для понимания «Сна смешного человека», но главное - мы соприкасаемся с тайной загробной участи души Достоевского. Старец Варсонофий заглянул, если так можно сказать, в посмертную биографию писателя, в область, не доступную никому другому. Как видим, Оптиной Пустыни была открыта тайна Достоевского, и Оптинские старцы знали ее: «мы веруем, что он спасен».
По сути, старец Варсонофий сказал то же самое о Достоевском, что и старец Амвросий: «это - кающийся», ибо покаяние по учению св. отцов есть «путь ко спасению».
VI. Заключение
1. Достоевский и Оптина Пустынь
Известный и собранный здесь воедино комплекс Оптинских преданий о Достоевском говорит о глубокой духовной связи Достоевского и Оптиной Пустыни.
Достоевский, пробывший в монастыре всего три дня, тем не менее, остался в памяти Оптиной преданиями и легендами, реальными и вымышленными.
Посещение Достоевским Оптиной Пустыни было не только событием его духовной жизни, но, как мы видели, стало также примечательным событием и для истории самой Оптиной Пустыни.
Можно сказать, что Оптина приняла Достоевского и запечатлела в своей памяти его образ. Более того, думаем, что имеем основание утверждать: Достоевский соединился с образом Оптиной, так что уже невозможно понять и представить себе писателя без Оптиной или вне Оптиной, как, впрочем, наверное, и Оптину нельзя представить без Достоевского.
2. Канонизация Собора Оптинских старцев
Теме «Достоевский и Оптина пустынь» придает особую значимость состоявшаяся 26 июля 1996 г. канонизация Собора преподобных отцев и старцев, в Оптиной Пустыни просиявших. Этот собор составляет четырнадцать имен Оптинских старцев.
Четверо из упоминавшихся в настоящей работе Оптинских старцев причислены среди прочих к лику святых: преподобный Иосиф, преподобный Анатолий, преподобный Варсонофий, а также преподобный Амвросий (канонизирован в 1988 г.). Таким образом, слова Оптинских старцев о Достоевском приобретают характер церковного суждения о великом писателе.
Протоиерей Геннадий Беловолов
Князь Константин Романов в Оптиной Пустыни в 1887 году
Архимандрит Исаакий, настоятель Свято-Введенского монастыря Оптина Пустынь 7 мая 1887 года получил из Петербурга письмо от генерала Павла Егоровича Кеппена, управляющего Двором Великой Княгини Александры Иосифовны, матери Константина Константиновича Романова, Великого Князя, поэта, печатавшего стихи с подписью «К. Р.» (Константин Романов). «Глубокочтимый отец, честнейший архимандрит Исаакий! – значилось там. – Имею честь предуведомить Ваше Высокопреподобие, что в пятницу, 8 числа, государь Великий Князь Константин Константинович, если Господь благословит благополучный путь, изволит прибыть к вам в Св. обитель. Его Императорское Высочество желал бы пробыть под святою сенью обители до воскресенья утра и предполагает прибыть на лошадях со станции Чернь, а возвратиться через Калугу. Влекомый в обитель чувствами душевной потребности, государь Великий Князь желал бы совершить это посещение скромно и сколько возможно избежать обычных встреч и приемов. Сопровождая государя Великого Князя, буду иметь счастье помолиться в Св. обители и принять благословение Вашего Высокопреподобия. Поручая себя молитвам Вашим, прошу принять уверение в моем глубоком почтении и преданности».
Вот и К. Р., Великий Князь и русский лирический духовный поэт, просто человек, имевший очень значительные внутренние проблемы, постоянно боровшие его, – собрался, наконец, поехать к старцу Амвросию. Грешный, как и все люди, К. Р. в борьбе с бесовскими приражениями приобрел монашескую привычку следить за своими помыслами, за действием «потаенного сердца человека», сокрушаться о своем духовном несовершенстве, считать себя недостойным всех тех благ и талантов, которые дал ему Господь.
Окончательное решение ехать в Оптину К. Р. принял после прочтения книги Константина Леонтьева «Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни», вышедшей вторым изданием в Москве в 1882 году. Леонтьев, один из известнейших писателей своего времени, был духовным чадом старца Амвросия и подолгу жил в Оптиной, а в конце жизни принял от старца и монашеский постриг. Леонтьев в своей книге живо и с теплым чувством описал Оптину и Скит ее, много и умно, с глубоким пониманием рассказал о монашестве и особенно о старчестве – что это за явление.
В день св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова, 8 мая, К. Р. прибыл в Оптину. Это был и канун другого праздника – перенесения мощей Святителя и Чудотворца Николая из Мир Ликийских в Бари. Как сообщается в Житии ныне прославленного во святых старца Исаакия (Антимонова) – «Встреченный всею братией в Святых воротах обители, Великий Князь проследовал в настоятельские покои, предложенные Его Высочеству о. настоятелем. Был вечер – канун праздника. Высокому гостю, по монастырскому обычаю, подан был ужин, к которому приглашался и настоятель. Но последний, по своей простоте, отказался от этой высокой чести, сказав, что он завтра служащий, а в таких случаях не имеет обыкновения ужинать. Так был всегда верен себе старец-игумен» (Жизнеописания Отечественных подвижников благочестия XVIII и XIX веков. Август. М., 1909– С. 436).
«Вот она, заветная цель моих стремлений! – пишет К. Р. в дневнике. – Наконец-то сподобил Господь побывать здесь, в этой святой Обители, где, как лампада перед иконою, теплится православная вера, поддерживая в нас дух родного русского благочестия» (Оптинские дневники К Р. даем по: ГАРФ. Ф. 660. Оп. 1. Е. х. 31).
К. Р. любил церковную службу (и часто в своем дневнике говорил об этом). И здесь, в Оптиной, он стоял во время всенощной, внимательно слушая слова молитв. Он пишет, что с дороги «немного раскис», но «в церкви стоял как следует, с полным вниманием, вытянувшись в струнку». «Бдение окончилось только после полуночи, – пишет он. – На дворе совсем стемнело. По окончании богослужения архимандрит повел меня в свои келлии. Двое монахов в черном с длинными свечами в руках шли впереди и светили».
В самый праздник Святителя Николая К. Р. посетил «хибарку» старца Амвросия. «Я шел к старцу с волнением, – пишет К. Р. – И вот, переступив через порог небольшого домика с крытым балкончиком, я очутился в маленькой светлой комнате. Старец Амвросий привстал мне навстречу и благословил меня. Нас оставили вдвоем. Он среднего роста, худой, совершенно седой, с добрым лицом и умными пытливыми глазами. Он болен ногами; они у него в серых шерстяных носках; он то вложит ноги в башмаки, то снова их высунет. Ему трудно ходить. Его приветливый вид, опрятность и вся простая обстановка комнатки, книги на полках, цветы на окне, карточки, портреты и картины по стенам производят самое приятное впечатление. Старец скоро заговорил со мною о том, что жена у меня не православная и что мне надо стараться присоединить ее… Затем он говорил мне, что я бы должен сделать что могу, чтобы нижних чинов у нас не кормили скоромною пищею в постные дни… Многое я бы еще сказал, поверил ему, но у меня слов не хватало, я терялся в мыслях».
На другой день К. Р. приходил в Скит проститься со старцем Амвросием.
Впоследствии К. Р. не раз вспоминал о беседе со старцем Амвросием, а также и со скитоначальником о. Анатолием (Зерцаловым). Он был на молебне в скитском храме св. Иоанна Предтечи и особенно запомнил там икону «Усекновения Главы Честнаго славнаго Пророка» (как называет ее К. Р. в своем письме). Вернувшись в Петербург, он послал в Оптинский Скит хорошей работы дорогую лампаду. «Я бы желал, – писал К. Р. архимандриту Исаакию, – чтобы эта лампада неугасимо теплилась перед святою Иконой, постоянно поддерживая духовное единение, установившееся между вашей обителью и мною со дня нашего первого знакомства» (10.11.1887).
Очень рад был К. Р. получить от старца Амвросия благословение для его сына князя Иоанна – икону Усекновения Главы св. Иоанна Предтечи, копию скитской, и при этом письмо. Старец писал: «Ваше Императорское Высочество, Благовернейший Государь, Великий Князь Константин Константинович! Радоваться Вам о Господе и здравствовати со всем Августейшим Семейством от всей души желаю.
По немощи моей и болезненности после других я, меньший, приношу Вашему Императорскому Высочеству искреннейшее и признательнейшее благодарение за милостивую память и милостивое внимание к худости моей и за присланную в Скит наш лампаду к иконе Усекновения Главы Великого Пророка и Предтечи и Крестителя Господа Иоанна, главного по Боге и Богородице ходатая о спасении нашем. Сам Господь свидетельствует о нем в Евангелии: «Болий в рожденных женами Пророка Иоанна Крестителя никтоже есть». И потому более всех святых он имеет дерзновение к Рожденному от Девы Господу нашему Иисусу Христу ходатайствовать о спасении нашем. Сильные молитвы Предтечи и Крестителя Господня да сохраняют Августейшего сына Вашего Иоанна, как носящего имя, и Ваше Императорское Высочество и все Августейшее Ваше Семейство да ограждают от всех скорбных обстояний. В знамение видимого заступления сего Великого Заступника посылаю Вашему Императорскому Высочеству Его икону Усекновения Главы. Неугасимая же теплющаяся лампада пред иконою Великого Предтечи и Крестителя Господня да служит нам, скитским и оптинским обитателям, всегдашним напоминанием незабвенного Вашего пребывания в обители нашей и милостивого внимания к худости нашей.
Призывая на особу Вашего Высочества и на все Августейшее Семейство Ваше мир и благословение Божие, пребываю с глубокопочитанием и верноподданническим чувством Вашего Императорского Высочества недостойный богомолец, многогрешный иеросхимонах Амвросий, 2-го ноября 1887 года. Предтечев Скит» (ГАРФ. Ф. 660. Оп. 2. Д. 271. Лл. 2–3).
Конечно, К. Р. не мог забыть и того, как оптинцы провожали его – до первой почтовой станции (К. Р. ехал на Белев). «Архимандрит о. Исаакий, – писал он в дневнике, – хотел проводить меня до первой почтовой станции. Мы ехали с ним вдвоем. В селах и деревнях навстречу выходили крестьяне с хлебом-солью, с иконами: везде радость, восторженные крики «ура», благословения, приветствия; любопытные, ликующие и ласковые лица.
Перед каждой избой вместо флагов развевались пестрые бабьи платки. Часа через полтора доехали до почтовой станции. Нежно простились с архимандритом Исаакием и отцом Анатолием».
Перед Пасхой 1888 года К. Р. получил еще письмо от старца Амвросия. После обычного обращения старец пишет: «Наступающий Светлый Праздник Воскресения Христа Спасителя как бы невольно побуждает меня поздравить Ваше Высочество с сим знаменательным и всерадостным христианским торжеством и пожелать Вам и Всему Августейшему Вашему Семейству встретить и провести радостные дни сии в мире, здравии и утешении духовном. Пользуясь настоящим случаем, позволяю себе представить при сем на благоусмотрение Вашего Высочества общее праздничное поздравление мое, посланное многим православным для душевной пользы, а Вашему Высочеству с особенною целью, чтобы содержанием того письма напомнить Вашему Высочеству о личной нашей беседе относительно того, какой великий вред душевный приносится чрез то, что простых солдатиков без всякой надобности на службе кормят мясною пищею в постные дни. Солдатики эти (которых теперь по новому положению в каждом семействе два, а иногда три), приходя домой, продолжают нарушать пост уже по привычке, подавая сим дурной пример другим, а чрез это мало-помалу развращается все русское простое народонаселение; потому что свойство простого русского человека таково, что если он решается волею или неволею нарушать пост, тогда он склонен бывает и на всякое другое зло. А за то и за другое неминуемо должно последовать наказание Божие. Многие имеют обычай говорить, что нарушение заповеди о пище грех маловажный, забывая, что за одно вкушение запрещенного плода прародители наши были изгнаны из рая. Все это пишу Вашему Императорскому Высочеству для того, чтобы Вы в удобное время передали и объяснили кому следует, что нет никакой надобности кормить солдатиков в постные дни мясною пищею, потому что капусту и картофель и постное масло везде можно иметь для солдатиков, и эта растительная пища для них обычна и безгрешна. А кроме сего соблюдение постов во время мира подготовит войско к резким переменам пищи и во время войны, когда часто встречается неожиданный недостаток в ней…» (Там же. Лл. 4–5).
Старец Амвросий благословил иконой св. Иоанна Предтечи младенца Иоанна, и это был весьма многозначительный дар: Великие князья Императорской Крови Иоанн с братьями Константином и Игорем в 1918 году примут мученическую смерть за Христа вместе с Великой Княгиней Елисаветой Феодоровной и другими мучениками, будучи тяжко избиты и заживо брошены в шурф полузатопленной старой шахты. Они все (и с ними еще братья Олег и Гавриил) были офицерами, воевали с немцами в 1914 году (тогда погиб Великий Князь Олег Константинович). В 1916 году Константин Константинович (будущий мученик) посетил Оптину.
В лице старца Амвросия Оптина Пустынь благословила мучеников. Задолго до того, как это совершилось.
Из статьи монаха Лазаря(Афанасьева)
Алексей Николаевич Апухтин
Из других русских писателей и поэтов, посещавших Оптину Пустынь, следует упомянуть про поэта Алексея Николаевича Апухтина. Проводя годы детства в своем родовом имении Павлодар, Козельского уезда Калужской губернии, находящемся недалеко от Оптиной Пустыни, будущий поэт каждый год, по заведенному в семье обычаю, отправлялся вместе с матерью на говенье в Оптин монастырь. Здесь, в монастыре, юную душу ребенка больше всего поразила личность Старца Макария, воспоминание о высоком нравственном облике которого Апухтин, как прекрасный отзвук впечатлений от этих поездок в Оптину Пустынь, сохранил на всю жизнь и воплотил в образе Старца Михаила в поэме «Год в монастыре», а также необыкновенное обилие цветов в скитском саду.
Меж кельями разбросанными – садПишет Апухтин в своей поэме «год в монастыре», очевидно, имея в виду Оптину Пустынь. От, кому приходилось бывать в Оптиной Пустыни в настоящее время, без сомнения, знает, что эта любовь к цветоводству до сих пор еще сохранилось у оптинсих монахов, которые с необыкновенным усердием и старанием разводя в скитскому саду различные сорта цветов, даря их на паять об обители паломникам.
Где множество цветов и редкие растенья
(Цветами монастырь наш славится давно) ...
Впечатления об этих поездках в Оптину Пустынь, видимо, так глубоко врезались в детскую память Апухтина, так сильно поразили его воображение, что даже в конце своей жизни, по свидетельству знакомых, он с удовольствием любил рассказывать про этот волшебный сон наяву, который оставил самое светлое воспоминание в его поэтической душе.
Как дивное видение дней юности, как чудный отзвук какой-то неземной песни, эти воспоминания жили в чуткой душе поэта, пока, наконец, в конце его жизни уже не вылились в красивые, звучные стихи упомянутой выше поэмы «Год в монастыре».