Николай Гумилев
Гумилёв Николай Степанович (1886-1921) русский поэт.
Родился в Кронштадте, в семье корабельного врача, рос в Царском Селе. Учился в Николаевской Царскосельской гимназии, директором которой в то время был поэт И.О. Анненский. Он стал наставником Гумилёва.
В октябре 1905 вышел в свет первый сборник стихов Гумилёва «Путь конквистадоров», изданный на средства родителей.
В 1906 окончил гимназию и отправился в Париж, где поступил в Сорбонну. В Париже начал издавать литературный журнал «Сириус». Вышло всего три номера; основные авторы – сам Гумилёв и молодая поэтесса Анна Горенко (Ахматова).
Вернувшись в Россию, поселился в Царском Селе, был зачислен в Петербургский университет. Учился на юридическом, затем на историко-филологическом факультетах, но курса не кончил.
В 1907 совершил в своё первое путешествие в Африку. Весной 1910 он обвенчался с Ахматовой, а осенью вновь отправился в Африку. В 1911 вместе с С. Городецким организовал «Цех поэтов», где зародилось новое литературное направление – акмеизм.
В 1912 у него родился сын. Сразу после начала Первой мировой войны Гумилёв пошёл добровольцем. В мае 1917 его отправили в командировку на Салоникский фронт, но Гумилёв не попал туда и был оставлен в Париже. В 1918 перебрался в Лондон, оттуда вернулся в Россию.
В 1919 женился на Анне Николаевне Энгельгардт. Занялся переводами и преподавательской деятельностью, много печатался, работал в издательстве «Всемирная литература», руководил Петроградским отделением Союза поэтов.
В 1921 был арестован большевиками по подозрению в участии в контрреволюционном заговоре и расстрелян.
Стихотворения
| Андрей Рублев Я твердо, я так сладко знаю, С искусством иноков знаком, Что лик жены подобен раю, Обетованному Творцом. Нос - это древа ствол высокий; Две тонкие дуги бровей Над ним раскинулись, широки, Изгибом пальмовых ветвей. Два вещих сирина, два глаза, Под ними сладостно поют, Велеречивостью рассказа Все тайны духа выдают. Открытый лоб - как свод небесный, И кудри - облака над ним; Их, верно, с робостью прелестной Касался нежный серафим. И тут же, у подножья древа, Уста - как некий райский цвет, Из-за какого матерь Ева Благой нарушила завет. Все это кистью достохвальной Андрей Рублев мне начертал, И в этой жизни труд печальный Благословеньем Божьим стал. Крест Так долго лгала мне за картою карта, Что я уж не мог опьяниться вином. Холодные звезды тревожного марта Бледнели одна за другой за окном. В холодном безумье, в тревожном азарте Я чувствовал, будто игра эта - сон. "Весь банк,- закричал,- покрываю я в карте!" И карта убита, и я побежден. Я вышел на воздух. Рассветные тени Бродили так нежно по нежным снегам. Не помню я сам, как я пал на колени, Мой крест золотой прижимая к губам. "Стать вольным и чистым, как звездное небо, Твой посох принять, о, Сестра Нищета, Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба, Людей заклиная святыней креста!" Мгновенье... и в зале веселой и шумной Все стихли и встали испуганно с мест, Когда я вошел, воспаленный, безумный, И молча на карту поставил мой крест. + + + Храм Твой, Господи, в небесах, Но земля тоже Твой приют. Расцветают липы в лесах, И на липах цветы поют. Точно благовест Твой, весна По веселым идет полям, А весною на крыльях сна Прилетают ангелы к нам. Если, Господи, это так, Если праведно я пою, Дай мне, Господи, дай мне знак, Что я волю понял Твою. Перед той, что сейчас грустна, Появись, как незримый Свет, И на все, что спросит она, Ослепительный дай ответ. Если, Господи, это так, Если праведно я пою, Дай мне, Господи, дай мне знак, Что я волю понял Твою. Храм Твой, Господи, в небесах, Но земля тоже Твой приют. Расцветают липы в лесах, И на липах цветы поют. |
Слово В оный день, когда над миром новым Бог склонял лицо свое, тогда Солнце останавливали словом, Словом разрушали города. И орел не взмахивал крылами, Звезды жались в ужасе к луне, Если, точно розовое пламя, Слово проплывало в вышине. А для низкой жизни были числа, Как домашний, подъяремный скот, Потому что все оттенки смысла Умное число передает. Патриарх седой, себе под руку Покоривший и добро и зло, Не решаясь обратиться к звуку, Тростью на песке чертил число. Но забыли мы, что осиянно Только слово средь земных тревог, И в Евангелии от Иоанна Сказано, что Слово это – Бог. Мы ему поставили пределом Скудные пределы естества. И, как пчелы в улье опустелом, Дурно пахнут мертвые слова. Молитва мастеров Я помню древнюю молитву мастеров: Храни нас, Господи, от тех учеников, Которые хотят, чтоб наш убогий гений Кощунственно искал всё новых откровений. Нам может нравиться прямой и честный враг, Но эти каждый наш выслеживают шаг. Их радует, что мы в борении, покуда Петр отрекается и предает Иуда. Лишь небу ведомы пределы наших сил, Потомством взвесится, кто сколько утаил. Что создадим мы впредь, на это власть Господня, Но что мы создали, то с нами посегодня. Всем оскорбителям мы говорим привет, Превозносителям мы отвечаем - нет! Упреки льстивые и гул молвы хвалебный Равно для творческой святыни непотребны. Вам стыдно мастера дурманить беленой, Как карфагенского слона перед войной. + + + Я, что мог быть лучшей из поэм, Звонкой скрипкой или розой белою, В этом мире сделался ничем, Вот живу и ничего не делаю. Часто больно мне и трудно мне, Только даже боль моя какая-то, Не ездок на огненном коне, А томленье и пустая маята. Ничего я в жизни не пойму, Лишь шепчу: "Пусть плохо мне приходится, Было хуже Богу моему И больнее было Богородице". |