Носов Евгений Иванович, писатель
(15.01.1925 – 12.06.2002)

На главном направлении

Уроженец с. Толмачева Курского уезда Курской губернии, Евгений Иванович Носов в 1939 г. окончил 7 классов. В 1943, после освобождения г. Курска от немецко-фашистской оккупации, был призван в армию в противотанковую артиллерийскую часть.      Евгений Иванович Носов так вспоминает о своей военной молодости: «На фронте мне выпала тяжкая доля противотанкового артиллериста. Это постоянная дуэль с танками — кто кого... Или ты его, или, если промазал, он тебя... Уже в конце войны, в Восточной Пруссии, немецкий «фердинанд» все-таки поймал наше орудие в прицел, и я полгода провалялся в госпитале в гипсовом панцире.. К сентябрю 1945 года врачи кое-как заштопали меня, я вернулся в школу, чтобы продолжить прерванную учебу.» (Е. Носов. О себе)
     После окончания школы уехал в Среднюю Азию, где работал в газете художником-ретушером, а затем — литсотрудником. В 1951 году с семьей вернулся в Курск, работал в газете «Молодая гвардия». Его творческий путь начался с рассказа «Радуга», опубликованного в областном альманахе с таким же названием в 1957 году. Тогда же Евгений Иванович принял участие в работе Всероссийского семинара молодых прозаиков в Ленинграде. А в 1958 г. в Курске вышел первый сборник его рассказов «На рыбачьей тропе». С 1960 по 1962 он учился на Высших литературных курсах при Литературном институте им. М. Горького, после окончания которых полностью перешел на творческую работу. Его повести и рассказы пришли к читающей публике через центральные журналы «Огонек», «Новый мир», «Наш современник» и др., а также через крупные столичные издательства, где вышли сборники произведений писателя «Тридцать зерен» («Молодая гвардия», 1961), «Где просыпается солнце» («Советский писатель», 1965), «За долами, за лесами» («Советская Россия», 1967) и др. В 1973 году в свет вышла книга Е. Носова «Шумит луговая овсяница» (М. «Сов. Россия»), за которую писатель был удостоен Государственной премии РСФСР им. М. Горького (1975).
     Произведения Носова переводились на многие языки народов Советского Союза, публиковались за рубежом: Германии, Франции, Финляндии, Норвегии, Чехословакии, Венгрии, Польше, Эфиопии, Мозамбике, Танзании, Шри-Ланке, Индии, Болгарии и др.
     По повести «Усвятские шлемоносцы» поставлены спектакли во многих театрах страны, снят художественный фильм «Родник», известен спектакль по его статье «Что мы перестраиваем?», на телевидении были обсуждены две постановки «Красного вина победы», сняты кинофильмы по его произведениям.
     Евгений Иванович Носов — Почетный гражданин города Курска (1982), Герой Социалистического Труда (1990), действительный член Академии Российской Словесности (2000), ему присвоено звание «Человек 2000 года» в номинации «Деятель культуры и искусства», награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом «Знак Почета», орденом Красной Звезды, двумя орденами Отечественной войны 1 степени, медалями. В феврале 2001 г. было объявлено о присуждении Е.И. Носову и другому нашему земляку, писателю К.Д. Воробьеву. литературной премии Александра Солженицына. Эта оценка вполне заслуженна, так как в наше непростое время истинно русское по своим истокам и содержанию творчество Евгения Носова находит отклик в душе каждого русского человека. Писатель развил классические жанры русского рассказа и повести, традиции которых прослеживаются на всем протяжении отечественной литературы, приблизил прозу к повседневной народной жизни. При социальной остроте творчества он обладал удивительным умением живописания, тонким чувством языка, его называют одним из самых талантливых стилистов и первым рассказчиком России.

     В статье «Красное вино победы» Ю. Грибов отмечает особый талант Евгения Ивановича : «За что так искренне и прочно полюбилась нам проза Евгения Носова? А за что мы, собственно, любим чистую воду, воздух, солнце и небо и вообще природу?. Я неспроста задался этим вопросом, потому что творчество Носова, его отточенные до изящества рассказы, как и природа, входят в наше сознание естественно, как бы сами собой. Они настолько точны и жизненны, что воспринимаются нами как сама жизнь. И еще есть у Евгения Носова одно важное качество: писатель он глубоко национальный, очень русский. И в этом его сила.... Захватывает нас, читателей, Евгений Носов, конечно же, самым главным: самой литературой, талантом, благородством, точной музыкой языка. Его нельзя читать быстро, слишком он густ и красочен.» ( Красная звезда. - 1995. - 25 янв.)
     В своем исследовании «Земляки: Творчество К. Д. Воробьева и Е. И. Носова» курский филолог А. Е. Кедровский отмечает, что писатель-фронтовик Е. И. Носов сказал свое, весомое слово о войне 1941-1945 гг. «Практически во всем его творчестве, начиная с раннего, она напоминала о себе отдельными замечаниями героев или автора, мотивами, наконец, самостоятельной темой и таким же самобытным ее осмыслением.»
     Сам писатель однажды сказал: «Если говорить строго, то я не вижу для себя резких границ между темой войны и темой мирной повседневности. Ибо все это входит в понятие главенствующей темы: человек и земля».
     В произведениях писателя «ясно просматривается кровная, нерушимая связь нашего прошлого и настоящего... Мысль о бессмертном подвиге народа, ценою миллионов жизней своих сынов и дочерей заплатившего за великую Победу, не оставляет писателя, находит глубокое и взволнованное воплощение...»
Чапчахов, Ф.
// Курская правда. - 1975. -15 янв.

Социально-нравственные идеи и их художественное
воплощение в рассказах Евгения Носова

...Когда в журнале «Наш современник» появился анонс — будет печататься повесть Евгения Носова «Усвятские шлемоносцы», я сразу решил для себя: обязательно о ней напишу. Когда прочитал, понял, что разговор о новом произведении Носова у меня не получится. В смысле — отдельный разговор, локальный. Меня давно уже мучило горькое ощущение, что наша литература, вспоминая войну, стыдливо не договаривает чего-то очень и очень существенно важного, может быть, даже главного. Я никак не мог ухватить — чего же? Не раз казалось, что догадка близка, чуть-чуть напрягись — и глаза откроются. Не хватало какой-то малости, какого-то последнего усилия. А может быть, нужна мне была подсказка?
     И вот я прочитал «Усвятских шлемоносцев». И все давно и недавно прочитанное о войне, преломившись в повести Носова, просмотренное через нее, дало картину оглушающей ясности. И вмиг выстроилась в голове цепь произведений военной прозы, которые договорили то, что другие то ли не могли, то ли не хотели договорить...
     Если окинуть взглядом нашу литературу о Великой Отечественной войне, то не так уж и трудно высмотреть и разграничить этапы, из которых сложилась ее биография.
     Эта биография начиналась с рассказов о подвигах, героических делах и поступках отдельных наделенных безупречными достоинствами воинов, чья отвага и верность долгу вели за собой остальных — массу людей, которые под началом и под воздействием таких вот героев-примеров в конце концов побеждали и робость свою при встречах с врагом, и самого врага. Потом, когда война отдалилась, о ней все чаще стали писать как о «трудной работе», в которой участвовали все — от генерала до последнего в обозе солдата, и этот труд, повседневный и долготерпимый, расценивался как подвиг не меньший, нежели совершаемые при исключительных обстоятельствах героические дела. Описание подробностей этой «трудной работы», а иначе — военного быта, неминуемо должно было привести к более глубокому пониманию человека, оказавшегося перед лицом ежечасно, ежеминутно угрожающей ему смерти, что, в свою очередь, неминуемо влекло за собой возникновение чрезвычайно сложных взаимоотношений между людьми, призванными выполнять одну и ту же «работу», но в силу множества различных причин по-разному проявлявших себя в этой «работе» — в боях и между боями. Иными словами, было время, когда на первый план в разработке военной темы вышли морально-нравственные категории. Под этим углом зрения и стал рассматриваться участник войны, его суть человека и гражданина, —достойно ли вел он себя в грозное для Родины время или же не достойно.
     Исследования этого рода еще продолжались, а читательским интересом, попутно, уже завладевали произведения, в которых делалась попытка охватить все порожденные войной проблемы, рассказать о битве с фашизмом с начала и до конца и во всей сложности. И это было закономерно: литература о войне, казалось, уже обрела опыт обращения с частностями, опыт и умение эти частности анализировать; все вело к обобщениям, к тому, что мы называем синтезом знаний о том, как проходила война.
     Это время и сейчас на дворе. И по логике вроде бы получается, что этот этап конечный, венчающий, — все шло к нему, все в него упиралось... Но вот целый ряд появившихся недавно произведений на военную тему вдруг этот, казалось бы, безупречный, с точки зрения эволюции, факт поставил под сомнение: а уж так ли готова наша военная литература к полновесному синтезу? Все ли она постигла, собирая и анализируя те самые частности, и нет ли такой, что, может быть, и присутствовала в повестях и романах, но не была столь уже заметной, а на самом-то деле эта частность — из первых, и если как одну из первых не числить ее, то, может быть, рано еще, пытаясь создать всеобъемлющий масштаб Отечественной войны, надеяться, что будет истинно передано главное ее содержание: подвиг народа, выстоявшего в 1941-м и сломившего фашизм в 1945-м?..
     Так вот, обратимся к этим произведениям.
     По первичным, как говорится, признакам повесть Носова «Усвятские шлемоносцы» вообще вроде бы не должна быть причислена к военной литературе: в ней нет описания боев и сражений, никто у Носова не стреляет, не ходит в атаку, не роет траншеи и блиндажи, т. е. никто не совершает никаких героических дел и не выполняет никакой «трудной работы». Более того, герои повести не только не увидят в глаза ни одного немца — они и оружия в руки взять не успеют, обмундирования солдатского еще не получат, а Носов уже точку поставит... Первые дни войны: повестки, сборы, прощания, марш на призывной пункт — вот внешние контуры повести.
     В конце чтения, когда уже станет ясно, что до первого своего боя усвятские мужики не дойдут, мы непременно вспомним прежние вещи Носова о солдатах прошедшей войны: а ведь в них тоже не было боевых действий!.. В рассказе «Красное вино победы» Носов написал о том, как встретили весть о конце войны получившие ее последние осколки и пули и вот теперь заживляющие свои раны в тыловом госпитале бойцы-победители, а в повести «Шопен, соната номер два» мы прочитали, что раны, нанесенные войной, заживить бывшие солдаты, как оказалось, не могут: вот уже тридцать лет отделяют их от мига победы, но сердце, раненное невиновной виной перед павшими, все еще продолжает болеть, все еще кровоточит.
     Запомним про эти раны и про эту вину — на будущее, а для текущего разговора оставим себе лишь то, что оба прежних произведения Носова о «шлемоносцах» — по времени действия — находятся за чертой войны. За верхней, победной. Люди в них свое уже отвоевали.
     И вот теперь Носов написал о людях, которые только еще идут воевать, т. е. находятся, так сказать, у нижней черты войны... А не «пристреливается» ли Носов? Не захватывает ли, говоря языком артиллерии, цель в вилку? Два «перелета», один «недолет». Следующий «выстрел» — посередине?
     Что ж, возможно, и так. Возможно, напишет Носов и о боях. Но, судя по тому, что мы уже у него прочитали, боевые действия ему как бы и не нужны. Чтобы высказать свое больное-заветное о войне, он вполне обходится и без ее описания.
     Каковы же они, эти больные-заветные мысли Носова?
     В повести эти мысли начинают завязываться на первых уже страницах, собираются по незначащим, казалось бы, деталям-штришкам, по роликам персонажей, по строчкам, словам — по крохам; мы еще не знаем, куда приведет нас писатель, но уже чувствуем, что ведет, уже ощущаем на плече его крепкую руку. Вот представляет он нам одного из жителей затерянной где-то в серединной России деревеньки Усвяты — Касьяна (название повести — от него, Касиян — по-гречески — шлемоносец), и мы узнаем, что за всю свою жизнь он «из ружья птахи — и то не стрелил». И когда на вторую неделю войны призвали «главную усвятскую силу и опору» — матерых мужиков, Касьян, терзаясь тоской, спрашивает участника прошлых войн дедушку Селивана: «...Все хочу спросить... Там ведь тово... убивать придется...»
     Ничего себе шлемоносец! Но, может, на все Усвяты Касьян один вот такой? Может, в это старинное словопонятие вкладывает Носов нечто лукаво-ироническое и героя своего Касьяном назвал, так сказать, с подначкой? Ничуть не бывало! Не только Касьяна — всех усвятских новобранцев гложет эта тошная мысль. С содроганием думают они о том, что в пехоте надо штыком пырять, а в кавалерии напополам рубить.
     Афоня-кузнец (все-таки с огнем и железом человек всю жизнь дело имеет) словно бы обижается за земляков: «Послушать, дак вам такую б войну, штоб и курицу не ушибить». — «А тебе-то самому какову надобно? — удивленно обернулся Никола. — По мне не умирать — убивать страшно. Али сам не такой?» Такой. Все они такие. Умирать не боятся — убивать не умеют. Никак не могут представить себя проливающими чью-то чужую кровь. И потому так жмутся они друг к другу, так хотят, потершись один о другого, напитать себя верой, что, может быть, не такое и трудное это дело — отлучать от жизни подобных себе.
     А попервоначалу они уже было поверили, что без них обойдется. Радио в деревеньке нет, газеты опаздывают на несколько дней — райкомовский лектор к ним приезжал: ответим «тройным сокрушительным ударом», «немецкие солдаты такие же, как и мы с вами, простые труженики, повернут штыки против своих хозяев», «немецкие войска будут с позором обращены в бегство и наголову разбиты на их же собственной территории», победа будет достигнута «малой кровью», тем более что людей у нас больше, чем у врага, т. е. «как говорится, по три наших шапки на каждого немца».
     Успокоились тогда мужики, радостно-облегченно благодарили наперебой «башковитого» лектора: «Тади ясно», «Теперь все ясно». Думали, что гроза идет, а оказалось — так, мелкий дождичек. Видать, тех, кто постарше, и вовсе-то не заденет.
     Задело. Да еще как: всех под метлу! И вот то в одной, то в другой избе собираются скопом будущие усвятские шлемоносцы, и пухнут головы от тяжелых дум. Земля-матушка уж, поди, на сносях: трава налилась — косить в самую пору, да уж и хлеб поспевает, а тут — все бросай, на войну идти надо...
     Им бы вот какую войну: один на один, русский на немца. И чтоб не стрелять, прости Господи, а землю копать. Тебе в руки лопату — и ему лопату. «Да не ево, а нашу, на суковатой палке, чтоб плясала на загнутом гвозде. Нехай такой поковыряет...» Или — кто кого перегонит. Немцу полста верст — и русскому полста верст. Да чтоб без колбасы немец бежал, а, как и наш мужик, «пустобрюхом». Вот тут-то бы и решилось, кто крепче на земле держится... Балагурит, конечно, подвыпивший Лобов, «загибает» фантазию. Но как же легко, будто заранее место ей уготовано, ложится эта фантазия на мирные мужицкие души! «Один на один да без ничего» — это бы дело. А война — с танками да автоматами — ой, «не ко времени... зачалась», «не в срок затеялась», «надо бы погодить с войной».
     Эти последние, взятые в кавычки, слова принадлежат разным героям повести. Собранные вместе, они выражают общее состояние духа усвятских призывников, которые уже поняли, что малой кровью, как обещал лектор, война не обойдется, и которые уже через считанные дни окажутся там, где льется кровь человеческая великой рекой. Нет, усилиями старого вояки дедушки Селивана первоначальное смятение в будущих шлемоносцах затушено, и они как бы приведены в порядок. Но все-таки не дает нам Носов почувствовать, что уже сейчас усвятское воинство внутренне готово к сражению не на жизнь, а на смерть. «Не всякому человеку вдруг на войну собраться. Не его это занятие». Так говорит Афоня-кузнец, который быстрей, чем другие, понял и осознал, что хоть люди они «невоенные», у нас вон земля да хлеб на уме», а идти и убивать врагов надо, потому — «Россия вон гибнет».
     Но любить Родину, страдать за нее, понимать, что нужна ей помощь твоя и защита, — это еще не значит, что ты готов ее защищать. На последних страницах повести Носовым использовано много слов, расписывающих, как бодрятся, как хорохорятся его «сырые, неошкуренные» шлемоносцы. За всем этим взвинченно-бравым их поведением прячется полное непонимание, незнание того, что им вскорости предстоит... Мы-то знаем. И от беспомощной жалости к ним разрывается сердце.
     Так кто же они все-таки, эти носовские незатейливые мужики, ружья в руках не державшие и вот теперь идущие навстречу до зубов вооруженному врагу? Только лишь жители затерявшейся где-то на российской земле деревни Усвяты?
     Конечно же нет. И в заключительных абзацах повести Носов прямо нам указал, кого он имел в виду, рассказывая о своих шлемоносцах... Один из них, Кузьма по прозвищу Кол, вспоминает того «мордатого лектора»: «...попрут, попрут, на чужой территории бить будут... Чего ж доси не прут?»
     «— Ну дак ежли не поперли,— передернул плечами Селиван, — стало быть, нечем. Нечем, дак и не попрешь...
     — Ага! Нечем! — усмехнулся Кузьма. — Еще не воевали, а уже нечем! А где же она, та-то главная армия, про которую очкастый брехал? Где?..
     — А на то я тебе скажу,— дедушка Селиван, обернувшись, кивнул картузом в сторону мужиков,— вон она топает, главная-то армия! Шуряк твой Давыдко, да Матвейка Лобов, да Алексей с Афанасием... А другой больше армии нету. И ждать неоткуда... Нас тут капля, да глянь туды, за речку, вишь народишко по столбам идет? Вот и другая капля. Да эвон впереди, дивись-ка, мосток переходят,—третья. Да уже никольские прошли, разметненские... Это, считай, по здешним дорогам. А и по другим путям, которые нам с тобой не видны, поди, тоже идут, а? По всей матушке-земле нашей! Вон тебе и полая вода! Вот и главная армия!»
     Мы знаем, что эта главная армия, народ то есть, остановит врага, погонит его с родной земли и в конце концов одержит самую славную в истории своей военную победу. Но знаем мы и другое: несметны были наши потери. И пока живы бывшие воины, будут помнить они об этих потерях, будут страдать и терзаться виной перед теми, кто нестроевой, шаткой походкой первых месяцев битвы с фашизмом шел на танки, держа перед собой, как лопату, трехлинейную «пукалку» образца 1891/1930 года.
     Носов тоже был шлемоносцем в прошедшей войне. И, как у всех воевавших, в нем тоже живет незаживающей раной эта память-вина. Обострившаяся до наготы, в последнее время она все чаще преобразуется в реальные мысли и, ложась на бумагу, наносит и нам нестерпимую боль... Да, мирный по своей природе писатель, Носов не описывает боев и сражений, но и без их описания он умеет сказать о войне. Умеет в такие трагические глубины ее заглянуть, куда наша литература заглядывала еще робко, да и редко пока.

Томашевский, Ю. (Москва, 1986.)
// Книга о мастере. - Курск, 1998. - С. 367-391.