Электронная энциклопедия

У Вьетнама было много имен. По-разному называли его летописцы и землесловы старых китайских царств. Название его помечали в нехитрых своих лоциях кормчие кораблей, доставлявших сюда из страны Западного неба – Индостана оборотливых купцов и степенных буддийских монахов в шафрановых рясах. Его имя выговаривали нараспев корабельщики с острова Явы. Берега его, пусть и неточно, вывел на своей знаменитой карте Птолемей. О нем писал неутомимый Марко Поло. Даже автор курьезной «Книги познанья», более шести столетий назад объехавший якобы из Кастилии весь обозримый мир и указавший для самых невероятных стран их гербы и флаги, счел нужным сказать про эту страну: «Я там был...». Ее включил в XV веке в свое пособие по мореходству араб Ахмед ибн Маджид. А еще через двести лет там побывал и описал ее в нашумевших своих «Странствиях» португалец Фернан Мендес Пинто.

Имя «Вьетнам» – новое, ему нет еще и двух столетий. И так уж вышло, что, пожелай мы узнать о давнем прошлом страны, начинать нам придется не только со старых летописей, а и с «изящной словесности». Ибо первая из дошедших до нас вьетнамских летописей – «Краткая история земли Виет» (или Дай-виет, как назывался тогда Вьетнам) и самая старая книга новелл, написанная Смотрителем Королевских книгохранилищ Ли Те Сюйеном, «Собрание чудес и таинств земли Виет» – обе датируются XIV веком; а если следовать формальному принципу, новеллы (предисловие к ним подписано 1329 г.) моложе чуть ли не на полстолетия. Потом книги житийных рассказов, буддийские трактаты, ритмическая и эпистолярная проза многих авторов своим появленьем опережают «Описание деяний государя из Лам-шопа» (исторический труд, условно пока датируемый 1433 г.) и следующий дошедший до наших дней летописный свод – «Полные исторические записи» Нго Ши Лиена (1479 г.). А затем в течение лишь нескольких десятилетий появляются еще четыре книги: «Дивные повествования земли Линь-нам» Ву Куиня и Киеу Фу (новеллы; послесловие датировано 1493 г.), книга новелл и книга ритмической прозы короля Ле Тхань Тонга и «Пространные записи рассказов об удивительном» Нгуен Зы, завершенные где-то в первой половине XVI века.

Первый период развития письменной вьетнамской литературы приходится на X-XIV века. В произведениях этого времени, написанных китайскими иероглифами, ощущается сильное влияние буддизма. Примерно за два столетия до «Краткой истории земли Виет» написаны были «Исторические записи» До Тхиена, а в семидесятые годы XIII века появился тридцатитомный свод Ле Ван Хыу «Исторические записи земли Дай-виет» (в основу которого, возможно, легла более ранняя хроника Чан Тана); но ни один из этих памятников не сохранился, как не сохранились и написанные позже, в конце XIV века, два исторических труда Хо Тон Тхока. Впрочем, точно так же до нас не дошла и первая книга повествовательной прозы – «Повесть о высшем воздаянье» (XII-XIII вв.).

XV-XVI века – золотая пора средневековой литературы Дай-виета. Значительным явлением этого времени является усиленное развитие письменной литературы на вьетнамском языке. Время ее возникновения точно не установлено, но уже в XIII поэт-конфуцианец Нгуен Тхуен записывал стихи при помощи вьетнамской иероглифической письменности тьыном. В это время были созданы поэтические шедевры Нгуен Чая и стихи Ле Тхань Тонга и его академии – «Собрания двадцати восьми светил словесности», которую государь возглавлял отнюдь не ради придворного пиетета, поэзия Нгуен Бинь Кхиема (Нгуен Бинь Кхием –выдающийся поэт и просветитель; служа при дворе, потребовал казни восемнадцати временщиков; получив отказ, вышел в отставку, вернулся на родину и преподавал там долгие годы в своей школе). От этого времени дошла до нас проза того же Ле Тхань Тонга и Нгуен Зы. И если учитывать так называемый фактор времени, достижения эти представляются тем более выдающимися, ведь первые литературные памятники Дай-виета относятся к концу X - началу XI веков, когда в соседних странах существовала уже многовековая литературная традиция. Разумеется, влияние этих литератур, и в первую очередь литературы китайской, сыграло здесь немалую роль. Но важным и, видимо, определяющим моментом стал здесь высокий духовный подъем, которым охвачен был народ, как раз в это время, в X-XI веках, утвердивший свою свободу и государственность («Волею неба, – ликовал летописец, – вновь возродилась держава Виет...»). И если в первые столетия своей жизни литература Дай-виета говорила еще на вэньяне, языке общем тогда для многих дальневосточных литератур, то творения Нгуен Чая, стихи академии Ле Тхань Тонга и Нгуен Бинь Кхиема писались уже на вьетнамском языке и вьетнамской письменностью «ном», на «номе» впервые написал Ле Тхань Тонг и свою ритмическую прозу – «Десять заповедей о неприкаянных душах».

Историческая проза отнюдь не была только плодом на древе чужой традиции; великие свершения времени властно требовали своего увековечения (вспомним пушкинского Пимена: «Да ведают потомки... земли родной минувшую судьбу»). Эта потребность вызвала к жизни и первые две книги повествовательной прозы: «Собрание чудес и таинств земли Виет» Ли Те Сюйена и «Дивные повествованья земли Линь-нам» Ву Куиня и Киеу Фу.

Правда, для Ли Те Сюйена важно не само по себе связное изложение истории. Событие, факт для него лишь ступенька, с которой начинаются чудеса; причем чудеса не всякие, вернее, не от всякого исходящие, а, как бы это сказать поточнее, – благополезные государству и государю. В предисловии своем он писал так: «В нашей державе Виет издревле и доныне поклоняются в храмах огромному множеству духов; но много ль меж ними таких, чьи подвиги велики и несомненны и кто помог бы народу?» Конфуцианец Ли Те Сюйен, во все вносивший иерархию и порядок, пожелал составить некую опись официально признанных духов, отделить их от бесполезной и пакостной чертовщины. Усопшие государи и государыни у него продолжают споспешествовать живым монархам, подданные и после смерти служат земным властителям, и духи стихий и земель тоже трудятся для блага трона. Но схема эта отнюдь не абстрактна. И если не любой дух услужает государям, то, с другой стороны, и не любому государю служат пришельцы из потустороннего мира; не любому, а – своему государю, повелителю Дай-виета. Причем, излюбленное служение духов дай-виетским королям – помощь им на поле брани. Конечно, Ли Те Сюйен не смог с исчерпывающей полнотой выполнить поставленную им для себя задачу, за рамками его сочиненья осталось немало достойных духов (трудно предположить, чтобы за все прошедшие века на целое государство их набралось лишь двадцать семь – столько рассказов в книге), и не случайно он приглашал «просвещенных мужей» продолжить его труд, и многие охотно продолжали его вплоть до начала XX века. Но он достиг иной цели – из-под его кисти вышла книга, донесшая до нас спустя шесть с половиной веков частицу живой жизни его времени. Он старался быть точным в изложении земных дел своих героев, – ведь дела эти были предпосылкою, объяснением чудотворных деяний их после смерти. Он ссылается на историка До Тхиена, на китайские хроники; но все равно персонажи книги ведут себя точь-в-точь как его современники (вернее, это уже художественный прием, так, как они должны были себя вести в соответствии с нравственным идеалом автора, основанным на конфуцианских догматах). Вот Ми Е, королева индуистского государства Тямпа (Тямпа – индуистское государство на территории Центрального Вьетнама, упоминается в источниках со II в.; из длительных столкновений с Дай-виетом вышла побежденной и утратила независимость (конец XV в.); скусство Тямпы оказало влияние на вьетнамскую культуру. ), является во сне исповедующему буддизм вьетнамскому королю Ли Нян Тонгу (Король Ли Нян Тонг – правил с 1072 по 1127 гг.; при нем проводились первые конкурсные экзамены, создана Придворная академия.) и произносит конфуцианские словеса о долге верной жены. Но, заговори она по-иному, и чудо уже было бы «от лукавого». Интерес автора, прежде всего к самому чуду, как подтверждению святости духа, приводит его иногда к тому, что чудо свершается во имя дела, заведомо несправедливого. Так, Дух – повелитель земли в Данг-тяу, доказал однажды свою святость сыну короля Ле Дай Ханя (он правил с 980 по 1005 гг.), проведя границу ливня ровно по середине реки, чтобы струи его не задели принца. Но несколько лет спустя принц, задумав убить своего брата и захватить престол, является к духу за советом, и тот, представ перед ним во сне, в изящном восьмистишье пророчествует удачу. Все хорошо бы, да только принц этот, убив брата, прославился как величайший злодей и распутник, чего Ли Те Сюйен спустя триста лет не мог не знать. Но он, указав для точности тронное имя узурпатора, сообщает (как во всех других рассказах), какой именно титул был пожалован духу.

Сам Конфуций никогда не высказывался о чудесах и духах. Да и последователи его к материям этим относились без особенного интереса. Как же тогда расценивать сочинение Ли Те Сюйена, ведь написано оно отнюдь не для усладительного чтения? Он, правда, не смеет полемизировать с Учителем, как это с поистине королевской непринужденностью делает Ле Тхань Тонг (конфуцианец) в первых же строках предисловия к своим новеллам.

Объясненье этой «странности», кроется, видимо, в обстоятельствах, при которых складывались мироощущенья и взгляды вьетнамца той далекой от нас эпохи. Вьетнамец – рождался ли он в семье пахаря или вельможи – с самого детства знал: вспышки молний и гром – это знак приближения Духа громов, который, размахивая своим каменным топором, спешит исполнить волю Повелителя неба и покарать содеянное кем-то зло. Он знал, что прохладный ветерок и опустошительный ураган нагоняет своим опахалом безголовый Дух ветров, а дождевые тучи исторгает в небо огромный дракон – Дух дождя. Знал: если старец Дух риса явится кому-нибудь во сне веселым, жди недорода, а явленье изможденного духа предвещает большой урожай. В каждой реке, в лесных чащах и горных пещерах жили духи, и всем были известны обычаи их и повадки. Святынею дома почитались алтари предков, духи которых на небесах предстательствовали за живых; в динях (деревенских общинных домах) поклонялись духу – первооснователю деревни. Виетам приходилось то и дело с мечом в руках отстаивать свою свободу, и в каждой округе стояли поминальные храмы – дены и миеу, где чтили память героев; считалось, что в черные дни вражеского нашествия они помогают живым защищать родину. Среди этих обожествленных впоследствии героев были не только государи и военачальники. «Малая отроковица» Чан Нгаук Тыонг девяти лет от роду помогла знаменитому полководцу Ли Тхыонг Киету (сам он и чудеса его описаны в книге Ли Те Сюйена) разбить воинство Тямпы, и государь за то пожаловал ей, простолюдинке, титул принцессы, а народ воздвиг храм. Это случилось в 1103 году. А, скажем, в 1285-м, – быть может, уже на веку Ли Те Сюйена, – когда в Дай-виет вторглись из Китая полчища монгольской династии Юань, «отпрыск государева рода» Чан Куок Тоан (было ему тогда пятнадцать лет) собрал из своих сверстников «рать» и бился рядом со взрослыми.

Любой вьетнамец знал досконально историю происхождения своего народа – не ту, над которой по сей день ломают головы ученые, а другую – чудесную, но по тем временам вполне достоверную историю. Они именовали себя «внуками Неба, детьми Дракона» и рассказывали, что некогда у Божественного земледельца Тхэн Нонга (китайский Шэнь-нун) был праправнук Кинь Зыонг, поставленный властелином южных пределов; Кинь Зыонг взял в жены девицу из рода Драконов – Лаунг Ны, у них родился сын, которому Кинь Зыонг уступил престол, и тот стал править под именем Лак Лаунг Куана (Дракона – Царя земли Лак; «лак» – древний этноним предков вьетнамцев «лак-виетов»). Жил Лак Лаунг Куан большею частью в Подводном дворце. Он взял в жены красавицу Ау Ко, и она родила на свет диковинный ком; внутри него оказалось сто яиц, из которых вышли сто сыновей. Когда сыновья выросли, Лак Лаунг Куан и Ау Ко расстались, потому что он происходил от драконов, а она – от небесных духов, и они не могли всегда быть вместе. Пятьдесят сыновей ушли вместе с отцом в Подводное царство, а другие пятьдесят остались с матерью на суше. Старший стал первым государем династии Хунг, а всего их было восемнадцать в державе виетов, которая называлась тогда Ван-ланг. И никого, конечно же, не смущало, что, по принятой тогда хронологии, каждый из государей Хунг правил более ста тридцати лет. А Лак Лаунг Куан, научивший людей земледелию, давший им первые установления и законы и перебивший множество чудищ, вредивших людям, так и остался для них «отцом» и никогда не оставлял их в беде. И долго еще у виетов держался обычай разрисовывать себя рисунком наподобие рыбьей чешуи, чтобы во время рыбной ловли, сбора жемчужниц или плаванья по морю и рекам водяные твари признавали в них тотчас сородичей и не причиняли вреда, Говорят, первым королем, отказавшимся от этого обычая, был Чан Ань Тонг, умерший за двадцать лет до появления книги Ли Те Сюйена; но в народе, да и, наверное, при дворе, ритуал этот держался еще долго.

Весь этот зыбкий, но весьма и весьма влиятельный мир чудес и духов входил в сознание вьетнамца задолго до того, как он приобщался к конфуцианской книжной премудрости. Да и потом чудеса, запечатленные в письменном слове, сопровождали его всю жизнь. Летописи отнюдь не бедней чудесами, чем новеллы Ли Те Сюйена. Вот взятое из «Краткой истории земли Виет» описание похода короля Ле Дай Ханя на Тямпу (1001 г.): «Враги, узрев государя, напрягли луки, прицелились, но стрелы их попадали наземь; вновь напрягли они луки, и тотчас на всех лопнула тетива; в страхе враги отступили». И дальше, когда королевское войско было окружено, «государь трижды воззвал к Небу, и враги были разбиты». Среди подарков государям, отмеченных летописцем, рядом с существующими (пусть и редкими) белыми слонами, мы находим белого коня со шпорами наподобие петушиных, трехлапых черепах с шестью глазами или панцирями с пророческими письменами. А драконы за восемнадцать лет царствования Ли Тхань Тонга (1054-72 гг.) появляются чуть ли не тридцать раз. Но летописца интересуют «прижизненные» чудеса, связанные с его персонажами, а Ли Те Сюйена – «посмертные». Само упоминание чуда в летописи уже как бы ставило его в ряд реальных событий, Ли Те Сюйен же использует такую схему изложения, которая, развиваясь по нарастающей и завершаясь монаршьим благословением, должна убеждать читателя. И этот прием вынуждает его уделять не так уж много внимания земной ипостаси героя. Портрет у него обычно отсутствует или же сводится к скупым трафаретам, рисующим часто героя уже в его «посмертном» существованье. Невозможно представить себе обличье короля Ли Нян Тонга (он правил с 1072 по 1127 гг.), встречающегося в «Собрании чудес и таинств земли Виет». А вот его описанье из летописи: «Государь был муж с высоким челом и лицом дракона, длинными – ниже колен – руками; он имел особый дар к искусству созвучий, все песни и наигрыши были сочинены им». В «Краткой истории земли Виет», несмотря на всю лаконичность письма, немало ярких драматических сцен, интересных психологических наблюдений, диалогов, есть, как и в книге Ли Те Сюйена, стихотворные вставки, правда, их совсем немного. Это все – полезный «строительный» материал, который использует в будущем художественная проза, ибо взаимовлияние двух этих жанров отнюдь не сводилось к одному лишь заимствованию сюжетов (кстати, многие из рассказов Ли Те Сюйена были использованы в летописном своде Нго Ши Лиона); летописи давали литераторам материал для реминисценций; несомненно, из исторической прозы (не только китайской, но и вьетнамской) пришли в уже оформившийся у Ле Тхань Тонга и Нгуен Зы жанр новеллы завершающие рассказ нравоучения, у китайских новеллистов встречающиеся не так уж и часто.

Неким сводом чудес представляются с первого взгляда и «Записи дивных речений в Саду созерцанья» (XIV в.), где собрано сорок одно житие знаменитых святых и проповедников вьетнамского буддизма Тхиен. Однако, собранные воедино, все эти чудеса должны, очевидно, служить подтвержденьем не только личной святости каждого из персонажей житийных рассказов, но и истинности самого учения. Вероятно, перед книгой ставилась еще одна важная цель – сохранить наследие учителей буддизма Тхиен, и потому многие жития перегружены поученьями и философскими рассуждениями. И все же она обладает, несомненно, большими литературными достоинствами, чем другой дошедший до нас житийный сборник – «Записи деяний трех патриархов», где рассказ нередко сводится к сухому перечислению фактов. Пожалуй, самый запоминающийся эпизод здесь – смерть короля Чан Нян Тонга, который, отказавшись от престола (1293 г.), принял, подобно многим государям своей династии, постриг и стал основателем одной из ветвей вьетнамского буддизма.

Учение Будды распространилось здесь еще с I века н. э. и было тогда по преимуществу связанно с индийскими его истоками. В VI и IX веках двумя волнами в землю виетов пришел из Китая буддизм Тхиен (чань), который главенствующую роль утверждает за личным постижением истинного пути и приобщением к духу Будды через медитацию. Вот как в одном из житий «Записей дивных речений в Саду созерцанья» поучает преподобный Дао Хюэ: «У каждого в сердце запечатлено слово Будды, и незачем следовать за кем-то, чтоб обрести это слово». В Тхиене к обычной для буддизма проповеди бездействия, безучастья присоединяется умаление роли учителя. Для государственной религии, а ею долгое время оставался буддизм, это, конечно, были непростительные изъяны. И именно против них сосредоточили свои главные нападки конфуцианцы, которые с конца XI века постепенно становились все более значительной силой в государственном аппарате и при дворе. Конфуцианство с его строгой регламентацией в социальной и нравственной областях, требованием подчинения «низших» «высшим» и определением обязанностей подданных по отношению к государю, разумеется, было для формировавшегося феодального государства более подходящей официальной идеологией, чем буддизм.

Утверждению конфуцианства помогала и развивавшаяся система конкурсных экзаменов, на которых практически отбирались государственные чиновники. О сонмах людей, связавших все свои помыслы со схоластической книжной премудростью, входившей в программы экзаменов, бредящих успехом на испытаньях и алчущих связанных с этим успехом благ, писал не без сарказма король Ле Тхань Тонг в своих «Десяти заповедях о неприкаянных душах». Но это было в конце XV века, когда конфуцианство взяло уже верх над буддизмом, и тот же Ле Тхань Тонг запретил даже строительство новых пагод. А пока в XIV веке буддизм был еще силен; причем авторитет его в какой-то мере объяснялся и теми элементами магии и волшебства, которые он заимствовал из других верований. И сильно было влияние даосизма, который из философского учения, каким он был в древности, давно уже переродился в религиозное течение, проповедующее отшельничество, возвращение к «естественной жизни». Даосы занимались алхимией, поисками эликсира бессмертия, изгнанием нечистой силы. Они пользовались в народе славой чародеев, были в силе и при дворе (когда-то, в XI веке король Ли Тхай Тонг выдавал даже им во дворце особые грамоты, подтверждавшие их чудодейственное искусство). Правда, потом, в XV веке, опять же при Ле Тхань Тонге, даосов станут преследовать и придворным запретят даже разговаривать с ними. Но пока – пока не случайно король Чан Минь Тонг, чуть ли не полстолетия сохранявший влияние на государственные дела, отвечая распалившимся конфуцианцам, требовавшим смены всех обычаев, говорил, что подобные меры могут привести к мятежу.

Более полутора столетий отделяют от книги Ли Те Сюйена следующий дошедший до нас сборник новелл – «Дивные повествованья земли Линь-нам» Ву Куиня и Киеу Фу. Некоторые источники утверждают, будто книгу эту написал Чан Тхе Фап, а Ву Куинь с Киеу Фу лишь собрали ее и отредактировали. Но о самом Чан Тхе Фапе и труде его нам практически ничего не известно, а из предисловия Ву Куиня (1492 г.) и послесловия Киеу Фу (1493 г.) можно заключить, что работа их над рассказами носила в какой-то мере и авторский характер.

Они жили совсем в другое время. Чего не случилось только за эти полтора столетия! Одряхлевшая династия Чан была свергнута в 1400 году канцлером Хо Куи Ли, человеком незаурядного дарования. Он попытался разбить и отбросить прочь цепи рутины и отсталости, сковавшие страну. Начал реформы едва ли не во всех областях внутренней политики, привлек на государственные должности новых, поистине просвещенных людей. Но судьба отмерила ему недолгий срок. В 1407 году под предлогом восстановления на престоле «законной» династии Чан, китайский император из дома Мин-Чэнцзу двинул на Дай-виет двухсоттысячное войско. Хо Куи Ли и его сын, пытавшиеся организовать сопротивление, были разбиты, захвачены в плен и вместе с немногими оставшимися им верными вельможами отправлены в клетках в Китай. Двадцать лет минской оккупации – едва ли не самая мрачная страница в истории Вьетнама. Захватчики грабили народ, жестоко подавляя то и дело вспыхивавшие восстания; запрещались национальные обычаи, даже – национальный костюм. Но вот в 1418 году началось восстание в Лам-шоне, горной местности в округе Тхань-хоа, совпадающем практически с современной провинцией того же названия. Во главе его стоял тамошний землевладелец Ле Лой, наделенный огромной энергией, силой воли и талантом правителя и полководца. Правой рукою его стал Нгуен Чай, разносторонняя одаренность которого и сегодня, спустя пять с половиной столетий, вызывает у нас изумление. Он был великим поэтом, гуманистом и ученым, выдающимся политиком и стратегом. Роль его в руководстве восстанием была весьма велика. От имени Ле Лоя он, в частности, вел переписку с китайскими военачальниками. Четыре десятка его посланий, сложенные в хронологической последовательности, – безупречный документ о завершающем пятилетии народной войны, когда ценою огромных усилий, жертв и великого мужества была добыта победа. Пожалуй, только большому художнику, каким был Нгуен Чай, дано было с одинаковой отточенностью словесной формы передать отразившиеся в стилистике посланий сложные перипетии борьбы. Мы словно слышим его голос – то язвительный и гневный, обращенный к китайским военачальникам, бесчинствовавшим на земле Дай-виета, – то спокойный, полный достоинства и мудрости, обращенный к минским вельможам, с которыми велись дипломатические переговоры. Высокий накал страстей, звучащий в его посланиях, заставляет невольно вспомнить написанное почти полутора столетиями раньше «Воззвание к военачальникам» великого вьетнамского полководца Чан Хынг Дао, возглавившего войну против полчищ юаньского императора: «Глядите – вражьи послы чванливо шагают по нашим дорогам, клекоча, как стервятники, совиными языками поносят государя и двор; выказав козью душу и псиный норов, запугивают наших вельмож. Высшею волею Хубилая требуют жемчуг и дорогие шелка, чтоб утолить ненасытную алчность; повеленьем Юннаньского князя отнимают золото и серебро, выскребая до дна наши сокровищницы. Не все ли это равно, что подносить мясо голодному тигру, чая избегнуть напасти? В пору еды я забываю о пище и среди ночи в ярости бью кулаком по подушке; сердце мое разорвано на части, слезы текут из глаз, и горло сжимает гнев: ах, отчего не дано мне впиться во вражью плоть и рвать с нее кожу, выгрызть их печень, упиться их кровью!..». После разгрома юаньской армии и флота слова ликованья вырезались на бронзе колоколов. Победное торжество народа, изгнавшего минские полчища, прозвенело в чеканных строках ритмической прозы Нгуен Чая, написавшего от имени короля Ле Тхай То (Ле Лоя) «Великую весть о замирении Нго» (1428 г.). Но в девяностые годы все выглядело по-иному. Уже улеглись победные восторги, и постаревший государь, основатель новой династии, отправил в могилу или в изгнание многих своих сподвижников; изведал горечь опалы и Нгуен Чай, возвращенный потом ко двору. Умер уже сын основателя династии, и казнен был обвиненный в отравленье его Нгуен Чай. Отцарствовал следующий король, взойдя на престол младенцем, он, едва возмужав, был убит своим братом, и бесчестный брат этот тоже убит вельможами, а на престоле вот уже четвертое десятилетье восседал «Святой и благодетельный государь» Ле Тхань Тонг. В державе царили благополучие и мир, были упорядочены налоги, строились дороги, плотины и даже общественные больницы. Создан «чертеж» земли Дай-виета и по-новому перекроены округа и уезды. Усмирены были малые соседи и захвачено давно уже, подобно перезрелому плоду, готовое пасть королевство Тямпа; урегулированы отношения с Китаем. Отладили и пустили в ход громоздкую машину конкурсных экзаменов, лауреаты их, понаторевшие в книжной премудрости, переполняли государственные учреждения, школы и Королевскую письменную палату «Лес кистей», ведавшую архивами и составлением документов. Конфуцианство торжествовало победу. Были «исправлены» обычаи и нравы; знаменитые «Двадцать четыре уложения» Ле Тхань Тонга строго регламентировали всю общественную, да и частную жизнь. К конкурсным экзаменам теперь допускались лишь лица, имевшие выданное местными властями подтверждение благонадежности и свидетельство о том, что в семье не было изменников, мятежников и... актеров. Актерам вообще не повезло: при дворе теперь установились строгие нравы, распускались труппы музыкантов и лицедеев, находившие, правда, иногда приют в домах богатых вельмож. Королевский двор при всей его пышности становился чопорным и скучноватым; Ведомство церемоний Ле Тхань Тонга, наверно, приходило в ужас при одном воспоминанье о «варварских» нравах двора государей из дома Ли (Дом Ли – династия Поздняя Ли, правила в Дай-виете с 1010 по 1225 г.), где наложницы восходили на костер вслед за усопшим королем, чужеземные пленницы плясали и пели и сами государи тешились «искусством созвучий», или – двора государей из дома Чан, где король с принцем танцевал перед «отцом царствующего монарха» танцы варварских народов; государи и принцы тех династий тешились борьбой, петушиными боями, усмиреньем слонов и тигров, играли в ножной и ручной мяч «кау», приглашая еще и иноземных послов; а пьяные пиры тех времен или короли-игроки, приглашавшие во дворец богатых купцов для игры на деньги. Нет, все эти игрища были отвергнуты. При дворе поощрялась одна лишь забава – словесная; но в ней-то уж, надо признать, ведали толк и государь, и его приближенные. «Собрание двадцати восьми светил словесности» вовсе не было капризом балующегося рифмами самодержца; стихи, оставленные ими, стали гордостью вьетнамской поэзии. Даже чудеса, случавшиеся теперь при дворе, были непосредственно связаны со словесностью и науками: феи являлись государю, чтобы состязаться с ним в стихосложении, а единственный «небожитель» из королевской свиты, Лыонг Тхе Винь, – когда-то давно Небесный император представил его якобы во сне государыне-матери как помощника будущего ее сына-монарха, – попал ко двору, лишь выдержав конкурсные экзамены, и был потом опознан государыней-матерью.

Здесь уместно будет вернуться к книге Ву Куиня и Киеу Фу, потому что она, как видно из самого ее названья, – о чудесах. О Ли Те Сюйене не было известно ничего, кроме его должности. О Ву Куине мы знаем довольно много: известны три его пышных литературных псевдонима («Сохранивший изначальную простоту», «Книжный покой вседневно взыскующего истины» и «Средоточие радости»), он родился в 1453 году, двадцати шести лет от роду сдал экзамены, дослужился до главы Ведомства церемоний, написал, кроме «Дивных повествований земли Линь-нам», исторические записки, книгу стихов и трактат по математике, выйдя в отставку, был убит по дороге на родину грабителями. О Киеу Фу сведения гораздо скудней: псевдоним – «Неизменно почтительный и преданный долгу», родился в 1450 году, экзаменовался в 1475-м.

Новеллы их, построенные главным образом на материалах легенд и преданий, выгодно отличаются от произведений Ли Те Сюйена большей естественностью в развитии действия и ясностью стиля. Это особенно заметно на примерах тех новелл, где повторяются сюжеты и персонажи первой книги. Конечно, авторы не сохранили собранные ими легенды в их первозданном виде; и обработка должна была, видимо, их приблизить к мироощущению и идеалам человека XV столетия. И вот мы снова видим в «Рассказе о Золотой черепахе», одной из древнейших вьетнамских легенд, как принцесса Ми Ныонг и муж ее, оба говорят о дочернем, сыновнем и супружеском долге совершенно в духе конфуцианских «основ»; да и сама Золотая черепаха излагает конфуцианские взгляды о связи между добродетелями государя и судьбами государства. Здесь же в описании превращений нечистой силы можно усмотреть близость к символике даосских трактатов. В рассказах о буддийских чудотворцах отражены представления о «сокровенном искусстве» магии. Можно предположить, что авторы достаточно широко пользовались не только фольклорными источниками, но и летописями – вьетнамскими и китайскими, и житийными сборниками.

Однако цель их уже не та, что у Ли Те Сюйена, они хотят не убедить в чем-то читателя, а развлечь его, и потому ссылки на труды историков им не так уж и нужны. Кстати, именно новеллы, содержащие такие ссылки, меньше других «обработаны» литературно, и в них заметны «стыковки» сюжетов, заимствованных из разных источников. Любопытно, что в этой книге, как и у Ли Те Сюйена, есть сюжеты о столкновении Гао Пяня (Гао Пянь вел большое строительство в центральном городе Дай-ла (около Ханоя) и других местах, разбил вторгавшиеся в страну войска тайского государства Нам-тиеу (находилось на западе современной китайской провинции Юннань); деятельность его, направленная на укрепление владычества Китая, тяжким бременем ложилась на плечи виетов), наместника китайской династии Тан в Зиао-тяу (древнее название Северного Вьетнама), с местными духами, повелителями земли и стихий. Гао Пянь, очевидно, и впрямь пытался магическим искусством подчинить себе духов этой земли, что, вероятно, должно было подчинить ему и живущих на ней людей. До сих пор находят иногда во Вьетнаме глиняные девятиярусные башенки высотой в тридцать – сорок сантиметров, в каждом ярусе – окошко, за которым находится изображение божества. Сделано было их, по преданию, восемьдесят тысяч. Закопанные в местах, где, согласно геомантии, были средоточия мощи тамошних духов, чудесные башенки должны были эту мощь сковать и уничтожить.

Особняком стоит в книге последняя новелла – «Рассказ о Ха О Лое», где чудо (рождение героя от духа и смертной женщины и подарок даоса – прекрасный голос) играет как бы роль «первотолчка», а все остальное – так часто встречающуюся в самых разных литературах историю искусного соблазнителя – можно легко себе представить, даже если бы герой был простым смертным и от природы наделен сладостным голосом. В новелле точно очерчены характеры и ситуации, и стихи в ней являются органичным элементом, а не «вставным номером».

«Рассказ о Ха О Лое» как бы приводит нас к следующей книге – «Сочиненьям, оставленным государем Тхань Тонгом из дома Ле». Не касаясь здесь вопроса об истинном авторстве короля Ле Тхань Тонга, отметим, что перед нами, несомненно, произведенья, принадлежащие к жанру формирующейся уже литературной новеллы. Автор свободно строит сюжет, искусно пользуется сменою ритма, диалоги его естественны и точны. Но самое главное – чудо у него становится как бы элементом повествования, задуманного автором, отводящим «чудесному» определенное место и роль. У Ли Те Сюйена духи являются людям только во сне, у Ву Куиня и Киеу Фу и те и другие встречаются уже наяву, но они лишь соприкасаются, как бы «сосуществуют». У Ле Тхань Тонга же духи и люди действуют на равных, причем, могущество и превосходство духов вовсе не так уж бесспорны. Интересно проследить эволюцию сюжета о сватовстве Духа гор и Духа вод, имеющегося во всех трех упомянутых книгах. У Ли Те Сюйена скупая запись о том, как оба духа явились к государю Хунг, он испытал их силу и обещал выдать дочь за того, кто первым доставит свадебные дары; первым был Дух гор, а опоздавший Дух вод разъярился, поднял воды, попытался отнять невесту; с тех пор каждый год бывают наводнения, это духи сводят свои счеты. У Ву Куиня и Киеу Фу повторяется то же, но рассказ более детален и по-другому описаны чудеса. У Ле Тхань Тонга же ярко выведены образы обоих духов – хвастунов и честолюбцев, превосходно написана демонстрация чудотворной мощи духов и простодушное восхищение Самодержца Нефрита (здесь отец невесты не государь Хунг, а сам Повелитель Неба); но совершенно неожиданный финал – появляется человек, простой смертный, посрамляет обоих духов и получает в жены принцессу. В новеллах Ле Тхань Тонга много выдумки и юмора; но, пожалуй, самая запоминающаяся их черта – высокий лирический настрой чувств, любовь и верность в любви для него одна из самых главных человеческих ценностей. Государь нередко сам появляется на страницах своих новелл, и прием этот придает им какую-то особенную художественную достоверность. Любопытно, что среди новелл Ле Тхань Тонга, в общем-то, за редким исключением, достаточно отвлеченных от конкретной действительности, мы среди недобрых духов, скрывающихся от наказанья, вдруг находим Ван Туна, китайского военачальника, которому адресовал свои письма Нгуен Чай, и Хуан Фу, минского вельможу, покончившего с собой после того, как его войска были разбиты на земле Дай-виета. Так в изящную мелодию волшебного вымысла вторгаются вдруг грозные отзвуки истории.

Совсем иным предстает перед нами Ле Тхань Тонг в другой своей книге – «Десять заповедей о неприкаянных душах», без сомненья, вышедшей из-под его кисти. Это первое из дошедших до нас прозаических произведений, написанное по-вьетнамски, и, тем не менее, поражает совершенством формы (заповеди написаны ритмической прозой, и каждая завершается стихотворным нравоучением). Оно выдержано в жанре «увещеваний», обращенных, якобы к душам усопших, не нашедшим успокоения; но на самом деле государь обращается к живым – их хочет он устыдить и предостеречь от дурных поступков. Заповеди обращены к десяти «сословиям» и «разрядам» тогдашнего общества: буддистам, даосам, чиновникам, конфуцианцам, астрологам и геомантам, врачевателям, военачальникам, певицам и лицедейкам, торговцам, бродягам и дармоедам. Добрые слова он находит лишь для военачальников, чиновников и конфуцианцев; прочие же погрязли в невежестве, алчности и лжи. И, по всему судя, автор не очень-то верит в возможность их исправления.

Должно быть, не больше пятидесяти лет лежит между прозой Ле Тхань Тонга и книгой Нгуен Зы «Пространные записи рассказов об удивительном». Опочил Святой и благодетельный государь Ле Тхань Тонг, а через семь лет, в 1504 году умер и его сын Ле Хиен Тонг, которому еще как-то удавалось продолжать политику отца. И началось тяжкое безвременье. Заговорщики «делали» королей, свергали и убивали их спустя месяцы, а иной раз – и дни. Те же, кто продержались на троне подольше, вроде Ле Уи Мука (1505-09 гг.) или Ле Тыонг Зыка (1510-16 гг.), прославились бессмысленными кровопролитиями, порчею нравов и страстью к возведению новых дворцов. Правителям не было никакого дела до поддержанья плотин, каналов и дамб. Поля пустели и приходили в упадок. Летописцы чуть ли не под каждым годом выводили: «Голод»... «Неурожай»... «Засуха»... Повсюду вспыхивали крестьянские восстания. Жалкие государи и алчные временщики не терпели даже книжных аллегорических упоминаний о пользе народа, справедливости и чести. Многие литераторы и ученые, среди них и бывшие Ле Тхань Тонговы «светила словесности», были казнены или изгнаны. В 1527 году военачальник Мак Данг Зунг захватил трон. Многие чиновники и ученые оставили службу, другие благоразумно сочетали верность конфуцианским «основам» со служением узурпатору, третьи бросали обвиненья в лицо самозванцу, расплачиваясь за это жизнью. Считается, что Нгуен Зы в то время вышел в отставку, прослужив всего лишь год в должности правителя уезда, и возвратился навсегда в родную деревню. Кроме этого, нам известно лишь имя его отца Ле Тыонг Фиеу, дослужившегося до должности главы Королевского казначейства, и имя его учителя – Нгуен Бинь Кхием. По некоторым косвенным данным можно предположить, что Нгуен Зы родился в самом конце XV века. Вот и все – если не считать, конечно, написанной им книги, которая снискала ему восхищение современников и еще при узурпаторах Маках (а они пали в 1592 г.) была с вэньяна пересказана и истолкована по-вьетнамски. Между новеллами Ле Тхань Тонга и Нгуен Зы много общего и в выборе тем, и в лирической взволнованности чувств, и в том значении, которое оба придавали стихам, украшающим их прозу. У Нгуен Зы мы, кстати, впервые находим новеллу, герои которой – реально существовавшие литераторы и поэты, и их устами пальму поэтического первенства Нгуен Зы присуждает Нгуен Чаю и Ле Тхань Тонгу. Но от новелл Ле Тхань Тонга книгу Нгуен Зы отличает грустноватый сумеречный колорит – знамение времени. В ней мало счастливых стечений обстоятельств, героев его преследует рок. Но только ли рок виновен в людских несчастьях? Нет, писатель с недвусмысленной ясностью обвиняет в людских бедах алчных и несправедливых государей и их временщиков – всех, кто употребляет во зло данную им власть. Причем, это не абстрактные обвиненья и сетованья, многие личности здесь узнаваемы, и реченья персонажей Нгуен Зы весьма близки к оценкам, содержащимся в исторических документах. Обличительный пафос его имеет явно сатирическое звучание. И это произошло впервые во вьетнамской литературе, где социальные мотивы звучали прежде достаточно отвлеченно и общо. «Чудо» же для Нгуен Зы, как и для Ле Тхань Тонга, а возможно, и в большей степени, чем для Ле Тхань Тонга, – литературный прием, долженствующий, по традиции, привлечь читательское внимание. Ли Те Сюйен, а потом и Киеу Фу с Ву Куинем как бы не ставили в конце своих книг точку, приглашая желающих продолжить их труды. Но ни Ле Тхань Тонг, ни Нгуен Зы уже не делают этого, ибо сознают себя создателями самостоятельных художественных ценностей и, как явствует из завершающих новеллы нравоучений, мечтают именно в такой, ими самими задуманной, форме донести свой труд до потомков.

Книга Нгуен Зы близка к сочинению китайского новеллиста минской эпохи Цюй Ю, чьи «Новые рассказы у догорающей лампы» относятся к 1378 году. Можно найти при желании китайские аналоги и для других рассмотренных книг. Влияние китайской словесности и культуры на культуру Вьетнама, несомненно, было долгим и значительным. Но это вопрос специального исследования. И все же формальное заимствование, близость или сходство еще не определяют всей ценности и значимости художественного произведения; ибо сама по себе форма, не заполненная живым дыханием жизни, не оплодотворенная воплотившимся в ней творческим духом, мертва.

Вьетнамская средневековая литература не самая обильная книгами. Но и то, что каждая из этих книг прожила столь долгую жизнь, а говоря точнее – выжила, есть несомненное чудо. Потому что вторгавшиеся в Дай-виет из Срединного государства «просвещенные» воинства воевали с книгами, как с людьми, – их рубили, и жгли, и забирали в плен (поименные списки плененных и вывезенных на чужбину книг можно найти во вьетнамских летописях). И часто люди ценой своей жизни сохраняли жизнь книгам.

XVIII век и начало XIX века были периодом расцвета классической вьетнамской литературы: именно в это время появляются наиболее значительные произведения. В XVIII веке вьетнамское феодальное общество оказалось в состоянии глубокого кризиса. Крестьянские восстания почти непрерывно следовали одно за другим на протяжении столетия. В противовес конфуцианству, проповедовавшему покорность монарху, отцу и учителю, все большее распространение получают идеи гуманизма, основанные на мечте о человеческом счастье. Бурно развивается жанр повествовательной поэмы чуена. Вопреки официальной морали, в этих поэмах прославляется любовь, как подлинно человеческое чувство, а не аскетическая верность долгу, утверждается право человека на счастье: поэма «Сонг Тинь Бат За» Нгуен-хыу-Хао и другие. Авторы большинства повествовательных поэм XVIII века неизвестны, однако они, несомненно, принадлежали к числу ученых. Характерно, что вьетнамская литература XVIII века настойчиво выдвигает тему активного, ищущего и борющегося героя. Сюжеты повествовательных поэм в большинстве случаев довольно сложны, богаты событиями, описанию которых авторы уделяли особое внимание.

В 1887 году Вьетнам, попавший в колониальную зависимость от Франции и расчлененный на три части (Тонкин, Аннам и Кохинхина), имевшие различный политический статус, был включен в Индокитайский Союз, созданный для удобства управления новой колонией и ее эффективной эксплуатации. Колониальное закабаление страны, расхищение ее богатств, жестокий гнет колонизаторов, унижение национального достоинства вьетнамцев, их культуры – все это вызвало антиколониальные выступления и решительный протест в различных социальных слоях.

На рубеже XIX и XX веков во Вьетнаме наиболее прозорливые представители старого образованного сословия – ученые-конфуцианцы – усваивали и активно распространяли просветительские идеи. Одна из наиболее своеобразных черт этого движения в колониальной стране состояла в том, что на первый план выдвигались политические цели, борьба за национальное освобождение. Усиление национального самосознания «в передовых, патриотически настроенных кругах вьетнамского общества хронологически совпало с эпохой пробуждения Азии, эпохой, наиболее характерной чертой которой было втягивание в процесс освободительного движения многомиллионных масс колониальных и полуколониальных стран Востока» (С. А. Мхитарян). В области культуры освободительные веяния проявились, в частности, в стремлении как можно шире распространить грамотность, чему способствовала вьетнамская латиница.

Вьетнамские просветители были склонны к историческому оптимизму, продиктованному верой в социальный прогресс. Они полагали, что с помощью знаний можно сделать страну могучей и сбросить колониальное иго. Они выражали общенациональные интересы.

Вьетнамское просветительство, достигшее своего развития сравнительно поздно и активно опиравшееся на опыт предшественников, имело сложные идеологические основы. На рубеже веков во Вьетнаме с большим интересом изучались труды западноевропейских просветителей – Вольтера, Руссо. Одновременно сюда стали проникать идеи революции Мэйдзи, которая вывела Японию на новый, капиталистический путь развития, а также идеи китайских реформаторов Кан Ювея и Лян Цичао.

Рушились некогда священные конфуцианские догмы. Прежний идеал «просвещенного правления», гарантирующего благоденствие народу, находил все меньше сторонников. Патриоты уже не считали, что любовь к родине неотделима от верноподданничества.

Энтузиазм, вызванный у передовых людей «новым учением», то есть европейской наукой и культурой, был исключительно велик и порою принимал курьезные формы. «Некий чиновный господин тиенши (старшая ученая степень в старом Вьетнаме), – писал вьетнамский литературовед Данг Тхай Май, – продал землю и приобрел оборудование для опытов по химии и электричеству, а часовню с алтарем предков превратил в физико-химическую лабораторию». Впрочем, знакомство с «новым учением» поначалу не являлось ни систематическим, ни глубоким и шло во многом через посредство Японии и Китая.

Получила развитие периодическая печать. Просветители предлагали учредить газеты, противопоставляя их чтение начетническому усвоению конфуцианского канона: «Чем зазубривать старые книги, куда лучше читать новые газеты, на страницах которых разум». Начали выходить журналы «Донг-зыонг тапти» («Журнал Индокитая», изд. с 1913 г.), а позже «Нам фаунг» («Южный ветер», изд. с 1917 г.). Кроме публицистических выступлений, выдержанных в тонах раболепия перед французскими хозяевами и метрополией, эти издания публиковали переводы западной (главным образом французской) классики. Началось хотя и выборочное, ограниченное, но все же более или менее систематическое знакомство с западной литературой.

Симптоматично, что деятели просветительского движения той поры осознавали свою преемственную связь с передовыми вьетнамскими мыслителями XVIII - середины XIX веков. В «Рассуждении о цивилизации и новом учении» (1904 г.), которое тремя годами позже стало манифестом и программой движения «Тонкинской общественно-просветительской школы», есть знаменательное высказывание по этому поводу. Перечислив как важное достояние национальной культуры энциклопедические труды Ле Куй Дона и Фан Хюи Тю, а также другие исторические и географические сочинения авторов XVIII и XIX веков, автор «Рассуждения о цивилизации и новом учении» подчеркивал, что эти книги «доставляют нам сведения о родных горах и реках, обычаях, культуре, установлениях родной страны, а также являют для последующих поколений пример, достойный подражания».

Просветительские тенденции, движимая чувством патриотизма борьба со старой системой образования и средневековой схоластикой, с феодальным мировоззрением, со всем отжившим дали жизнь движению «Тонкинской общественно-просветительской школы» (март-ноябрь 1907 г.), объединившей прогрессивные силы. Колонизаторы впоследствии жестоко расправились с ее наиболее радикально настроенными участниками.

Как и прежде, в литературе продолжала господствовать поэзия, а патриотизм оставался важнейшей ее темой. Многие смелые стихи распространялись нелегально, нередко изустно, а их авторы по вполне понятной причине скрывали свои имена. Поэты чаще всего обращались к перу в целях политической агитации. Боевой политический накал, злободневная публицистичность характеризует их произведения.

Человек интересовал поэтов, прежде всего в его общественной функции. Их взоры обращались к образам тех государственных деятелей Европы, а также Японии, которые прославились преобразованиями и реформаторской деятельностью. С уважением упоминались Руссо («Бросил он клич народовластия»), Вашингтон, Гарибальди, Жанна д’Арк. Пользовалась вниманием фигура «великого императора Бидака», т. е. Петра Первого. Анонимный автор большого стихотворения «Разговор о пяти континентах», написанного вскоре после русско-японской войны, изображает Петра прежде всего как просветителя.

Стихотворение неизвестного автора «Песнь Азии», появившееся в 1905-06 годах, дает широкую панораму закабаленного европейскими державами континента и подробно рассказывает о достижениях японцев: «Повсюду дома проволочной связи поставили, торговые суда плывут по всему океану. Там – железная дорога, здесь – банк». О японцах говорится как о «желтокожих родственниках», явивших поучительный пример.

Просветительские тенденции произведения наиболее очевидны в сетованиях автора по поводу того, что колонизаторы не обучают вьетнамцев «телеграфному, корабельному, пушечному делу», а уготовили для них лишь «чин слуги-боя да титул кули». Поэт воспевает передовой для того времени идеал европейски образованного человека, радеющего о благе страны. Этот новый идеал воплощается и в образе торговца, успешно конкурирующего с европейцами. Прежние высокомерные слова конфуцианцев о торговле забыты.

В стихах того времени осмеиваются защитники обветшалых идей, феодальной идеологии, ученые-конфуцианцы, противящиеся передовым веяниям времени.

Французские колониальные власти в то время предприняли попытку законсервировать изжившую себя традиционную систему образования: средневековая экзаменационная система в несколько реформированном виде сохранялась долго и была отменена окончательно лишь в 1918 году. Официальным языком все это время оставался мертвый письменный язык ханван – вьетнамизированный вариант вэньяня. Политика колонизаторов была тормозом как для экономического, так и для культурного развития страны.

Характерным явлением для вьетнамской литературы начала века было творчество Фан Бой Тяу, выдающегося деятеля национально-освободительного движения. Он, используя традиционные жанровые формы, вкладывал в свои произведения просветительское и патриотическое содержание. Почти не выходя за рамки классических жанров, Фан Бой Тяу преобразовывал их «изнутри». Писал он на ханване, адресуясь к читателю с традиционным образованием и обращаясь к жанрам жизнеописания, послания в стихах.

К началу XX века иссякает жанр повествовательной поэмы и начинается бурное развитие современных прозаических повествовательных жанров. Поэма по-своему отзывается на новые идеи и веяния, не порывая с установившимися формами, но пытаясь приспособиться к переменам, что выражается, прежде всего, в «осовременивании» содержания, публицистичности стиля, прямой общественной направленности пафоса произведений.

Одна из последних повествовательных поэм была написана во Франции в 1911-25 годах. Фан Тю Чинем по мотивам японского романа «Удивительные встречи красавицы» (1885 г.), принадлежащего Токай Санси, видному деятелю революции Мэйдзи. В поэме «Чудесная встреча с красавицей» действие происходит в Америке, Ирландии, Египте, национально-освободительное движение осознается как широкое явление.

Современная проза во Вьетнаме в тот период все еще находилась на этапе становления. Но необходимость в ней ощущалась достаточно остро, о чем свидетельствует предпринятая в 1906 году сайгонской газетой «Нонг ко мин дам» («Рассуждения за чаем о земледелии и торговле») попытка организовать конкурс романистов и дать толчок развитию новой вьетнамской прозы. Главным редактором газеты Жильбером Тьеу было дано первое во Вьетнаме определение понятия «современный роман»: «Французы именуют это roman, т. е. повествование о вымышленном, но повествование в согласии с тем, каковы в данной стране люди и обычаи, будто повествуется о подлинном». Ж. Тьеу подчеркивал роль художественного вымысла в романе (по контрасту с историческими и тому подобными сочинениями в традиционной литературе) и вместе с тем утверждал, хотя и несколько наивно, реалистический принцип правдивости. Он предостерег от увлечения сказочно-фантастическими элементами, что было бы характерно для предшествующей литературы, и подчеркнул в духе просветительских идей: «Не следует прибегать к суевериям; чтобы оживить того или иного из персонажей, надо воспользоваться эффективным лекарством или искусным врачом, а не говорить о разной чертовщине; чтобы наказать какой-либо персонаж, надо описать, как его сразила болезнь или молния, пушка, гильотина и т. п.». Обновление традиционных приемов, к которому призывает Ж. Тьеу, было знаком времени.

Смелый по замыслу конкурс, однако, не принес желанного результата: было прислано лишь одно произведение – «Повествование о Лыонге и Хоа», напечатанное в газете в 1907 году. Несмотря на злободневный сюжет (действие происходит в годы завоевания Вьетнама французами), инерция традиции преобладала в этом романе.

Заимствование сюжета из произведений французских писателей как форма приобщения к опыту европейской литературы было частью процесса становления нового вьетнамского романа. В первый период своего творчества (10-30-е годы) особенно много занимался подобными переложениями французских романов Хо Биеу Тянь, впоследствии известный беллетрист. В 1912 году он издал обработку («Кто свершит?») романа «Андрю Корнелис» Поля Бурже, изобразив девушку Бать Туйет (Белый Снежок) из феодальной семьи, стремящуюся отомстить за свою мать, отравленную младшей женой отца. Камерность действия характеризует произведение Хо Биеу Тяня, изображающее тяжелую атмосферу, которая царит в феодальной семье.

Для становления современной новеллы важной была публикация сборников народных анекдотов и забавных историй, сочиненных самими авторами, – «Рассказы о нынешней жизни» (1910 г.) Данг Ле Нги, «Веселые истории» (1913 г.) Чан Фонг Шака.

Начало XX века – переходный этап в истории вьетнамской литературы, когда в ней наблюдается смешение старого и нового, происходит решительная борьба просветителей с обветшалой феодальной идеологией. На литературу этого времени общественная, научная и философская мысль Запада влияла сильнее, чем европейское искусство, знакомство с которым только начиналось.

В последние десятилетия XX века жанры литературы Вьетнама постепенно сближаются с жанрами литературы стран Европы и Америки. В это время наибольшей известностью пользовались прозаики Нгуен Хонг, То Хоай, Ле Лыу, Нгуен Мань Туан, поэты Суан Зьеу, Те Лан Виен, Те Хань, поэт и драматург Нгуен Динь Тхи.

Среди современных писателей Вьетнама наибольшей популярностью пользуется писатель Нгуен Хюи Тхиеп (рассказы «Ветерки над Хуа Татом», «Генерал в отставке» и другие).

Одним из самых популярных писателей в жанре научной фантастики является Ву Ким Зунг. Биолог по образованию, он в своем произведении «Красота возвращается» предсказал клонирование живых существ.

Лучшими книгами последних лет были признаны: «Пожалуйста, один билет в детство», автор Нгуен Нят Ань; «Одинокий ветер и девять рассказов», Нгуен Нгок Ту; «Женская новелла», Ли Лан; «Если бы мир был деревней», Д. Дж. Смит; «Реальная истjрия», Адам Коэн; «Разговор в 99 недель», Чан Тху Чанг; «Моя история – их истории», Виет Линь; «Прогулка стеклянной кости», Нгуен Тху Хыонг; «Настоящая сила», Тич Нят Хань; «Жизнь», Нгуен Донг Тук.

Молодые вьетнамские писатели часто выкладывают свои произведения в интернет, чтобы иметь обратную связь с читателями.

Источники:

1. Абрамов, Ю. А. Сто великих книг [Текст] / Ю. А. Абрамов, В. Н. Демин. – Москва : Вече, 2009. – 473, [5] с. : ил., портр. – (100 великих).


2. Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000 [Текст] : учебное пособие / [авт.: Л. Г. Андреев, Г. К. Косиков, Н. Т. Пахсарьян и др.] ; под ред. Л. Г. Андреева. – Москва : Высшая школа, 2001. – 333,[2] с.


3. Зарубежная литература XIX века [Текст] : практикум / [редкол.: В. А. Луков (отв. ред.) и др.]. – Москва : Флинта : Наука, 2002. – 462,[1] с.


4. Зарубежная литература ХХ века [Текст] : практикум / [Н. Н. Боброва, М. И. Воропанова, Л. В. Дудова и др.]. – 2-е изд. – Москва : Флинта : Наука, 2002. – 415,[1] с.


5. История зарубежной литературы XVIII века [Текст] : учебник для вузов / [Е. М. Апенко, А. В. Белобратов, Т. Н. Васильева и др. ; под ред. Л. В. Сидорченко]. – 2-е изд., испр. и доп. – Москва : Высшая школа, 2001. – 319 с.


6. История зарубежной литературы XIX века [Текст] : учебник / под ред. Е. М. Апенко. – Москва : ПРОСПЕКТ, 2001. – 413 с.


7. Луков, В. А. История литературы. Зарубежная литература от истоков до наших дней [Текст] : [учебное пособие] / В. А. Луков ; Междунар. акад. наук пед. образования. – 4-е изд., испр. – Москва : ACADEMIA, 2008. – 510, [1] с. – (Высшее профессиональное образование. Педагогические специальности).


8. Художественные ориентиры зарубежной литературы XX века [Текст] / [ред. кол.: А. Б. Базилевский и др.] ; РАН, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. – Москва : ИМЛИ РАН, 2002. – 566,[1] с.


9. Эпос народов зарубежной Азии и Африки [Текст] : [сборник исследований] / РАН, Ин-т мир. лит. им. А. М. Горького ; [отв. ред. Н. И. Никулин]. – Москва : Наследие, 1996. – 320 с.