13 доктора Арриго Пальмиери. На самом деле, Эмма – это Ада, дочь Розалии и Коррадо. По закону после ареста мужа женщина с ребёнком остались без средств к существованию и без социальных прав, поэтому доктор Пальмиери удочерил Аду, а Розалию взял в дом гувернанткой, чтобы тем самым спасти их от позора. Узнав правду, Коррадо хочет вернуть семью, но понимает, что единственное, что он действительно может сделать, чтобы устроить счастье жены и дочери, – это покончить с собой, стать «живым трупом» [2. Т. 9. С. 207]3. П. Джакометти разрабатывал острый социальный конфликт с намерением разоблачить законодательство Италии, осуждающее за преступление на пожизненное заключение и признающее католическое церковное законодательство, по которому семья преступника лишалась всех гражданских прав: жена не могла снова выйти замуж, а дети, не имея права быть усыновленными, навсегда получали общественное презрение как дети преступника. В трагедии у Джакометти виновны в первую очередь закон и церковь, всячески преследующая семью осужденного. В вопросе выбора пьес для перевода значимой для Островского являлась нравственно-этическая проблематика. В пьесе Джакометти русскому драматургу оказалась близкой гуманистическая позиция автора, сделавшего героем обыкновенного человека, который смог вопреки общепринятым установкам, господствующей общественной «морали» следовать за своим «горячем сердцем» и жертвовать личным благополучием и самим собой ради счастья другого. Способность к великодушию, милосердию является проявлением той истинной ценности, которую отстаивают у Джакометти столь разные герои – и обездоленный Коррадо, и уважаемый всеми доктор Арриго Пальмиери. Интерес Островского к пьесе Джакометти как мелодраме был связан с художественными исканиями в области формы. Драматург использовал мотивы мелодрамы в пьесах «Пучина» (1866), «Горячее сердце» (1868), а также создал классические образцы этого жанра («Поздняя любовь» (1874), «Без вины виноватые» (1884)) [6. С. 126; 8. С. 755]. Однако мелодраматизм, будучи существенной составляющей поэтики Островского на пути постижения художественных способов проникновения в психологию человека, корректировался социальным анализом, глубоким пониманием обусловленности поведения и чувств человека средой, жизненными обстоятельствами. Островский, драматург эпохи реализма, отвергал мелодраматизм и мелодраму в чистом виде, черты которой он видел и в пьесах Джакометти. Так, в письме от 24 октября 1870 г. Ф.А. Бурдину он пишет о пьесе «La colpa vendica la colpa» [«Вина карает вину»], «лютая мелодрама» [2. Т. 11. С. 324] и не переводит её4. В этом же письме он добавляет: «Драма “Семья преступника” (La morte civile) переписывается и на-днях пошлется через контору. Я всю её перевёл снова; столько там пустого и не драматического красноречия, столько глупых, детских возгласов, что я насилу с ней справился» [Там же. С. 332]. Таким образом, сокращение «пустого и не драматического красноречия» позволяет убрать излишний мелодраматизм, но оставить драматическое красноречие при изображении высоких чувств человека. Прежде всего Островский изменил заглавие: драма стала называться не «Гражданская смерть», а «Семья преступника». Перемена заглавия означала, что в гражданско-правовой конфликт «Семьи преступника» оказались втянутыми все члены семьи и общественному осуждению подвергался не только Коррадо, совершивший убийство, но невиновные люди. Смена заглавия сигнализировала об эстетической перестройке: на первый план выходила драматическая история не одиночки-убийцы, а людей обыкновенных, представляющих в массе среду. В письме от 28 апреля 1870 г. Ф.А. Бурдину Островский пишет: «“Гражданскую смерть” надо сильно переделать; из Corrado сделать не убийцу, а политического преступника или по крайней мере, ради цензуры, только намекнуть и громить не уголовный кодекс, а монахов; пожалуй, что-нибудь и выйдет» [Там же. С. 324–325]. Эти планы подтверждаются характером перевода пьесы. В третьем явлении II действия Коррадо обращается к священнику со словами: P. Giacometti Подстрочный перевод5 А.Н. Островский CORRADO Monsignore, avete poca caritа: vi è nota la mia condizione civile, mi vedete in sì misero arnese, e ciò non v'impedisce di espormi alle interrogazioni di un indiscreto, alla vergogna... mi fate pagar cara l'elemosina. Ma anche il povero ha la sua superbia – per Dio! – e giacché mi accorgo di essere entrato nella casa degli inquisitori io ne uscirò tosto (con malgarbo si muove per partire) [9]. Монсиньор, у вас есть немного милосердия: вы замечаете моё гражданское положение, вы видите мой скудный скарб, и это не мешает вам подвергать меня нескромным расспросам, стыду... вы заставляете меня дорого оплатить милостыню. Но и бедный имеет свою гордость – ради Бога! – замечу, что я зашёл в дом следователей и скоро уйду (собирается уйти). Коррадо. Монсиньор, имейте немножко сострадания. Вы видите, в каком я положении; зачем вы подвергаете меня расспросам, стыду... Дорого же обходится мне ваша милостыня. Но и каждый бедняк имеет свою гордость. Боже мой! Я вижу, что я попал в судилище инквизиции, и ухожу (Хочет итти.) [2. Т. 9. С. 174]. При переводе фразы «condizione civile» [гражданское положение] Островский исключает слово «civile», означающее в данном контексте «положение человека, совершившего преступление (убийство)», тем самым, не снимая ответственности, драматург ослабляет акцент на злодейском поступке. И, напротив, словосочетание «casa degli inquisitori», которое можно перевести как «дом следователей», Островский переводит как
RkJQdWJsaXNoZXIy ODU5MjA=