Константин Дмитриевич Воробьев родился 16 ноября 1919 года в селе Нижний Реутец Курского уезда Курской губернии (ныне Медвенский район Курской области). Детство его пришлось на годы коллективизации, когда рушился старый уклад жизни, ломались человеческие судьбы. Мальчику из бедной крестьянской семьи нелегко было встать на ноги не только по причинам материальным, но и потому, что каждый день надо было выбирать, как жить, какой мерой мерить дела и поступки людей.

После окончания семилетки уехал в Москву. Работал грузчиком, автокарщиком, учился в вечерней школе. Во время службы в армии был литсотрудником многотиражной газеты военной академии имени Фрунзе, в 1939 году в армейской газете напечатал свои первые рассказы "Черный кисель" и "У колодезного журавля", в 1940 - рассказ "Часы".

В начале войны был направлен курсантом в Кремлевское военное училище, которое окончил по ускоренной программе. В звании лейтенанта участвовал в боях под Москвой. Контуженный, он попал в плен. Константин Воробьев пережил ужас фашистских концлагерей, 24 сентября 1942 года бежал из плена. С той поры он стал отмечать день своего второго рождения 24 сентября. После побега продолжал сражаться с фашистами на литовской земле, был командиром партизанской группы до самого освобождения Литвы.

Закончилась война, однако вернуться на Родину писатель не мог: бывшего узника немецких концлагерей здесь ждала страшная участь - клеймо предателя и уже советский концлагерь.

Литва стала родиной его детей, здесь вышли в свет первые книги писателя "Подснежник" (1954 г.) и "Седой тополь" (1956 г.). В это время в архиве одного из московских журналов лежала повесть-откровение, повесть-крик "Это мы, Господи!..". Она увидит свет лишь через два десятилетия - в октябре 1986 года на страницах журнала "Наш современник".

Широкая известность пришла к писателю с повестями "Крик" и "Убиты под Москвой". А.Т. Твардовский, подписывая к печати повесть "Убиты под Москвой", назовет ее "новым словом о войне", "честным" словом. А тогдашняя критика ополчится на автора, обвиняя его в том, что у него чересчур много смертей, увечий, что рассказывает он о войне излишне натуралистически, с патриотической позиции сбиваясь на пацифистскую. Путь произведений К. Воробьева к читателю был труден. Вдова писателя Вера Викторовна Воробьева, много сделавшая для того, чтобы книги нашего земляка стали известны на его родине, писала: "Каждая публикация требовала от него почти нечеловеческих усилий, воли, мужества...".

Умер Константин Дмитриевич Воробьев 2 марта 1975 года в Литве, а в 1995 году он был перезахоронен в Курске. Могила писателя и памятник ему находятся на Мемориале памяти павших в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Рядом покоится прах женщины, его жены, которую писатель любил, и которая после его смерти сделала все для того, чтобы он обрел вечный покой в родной земле.

В 2002 г. К.Д. Воробьеву (посмертно) и Е.И. Носову присуждена литературная премия Александра Солженицына. Согласно формулировке жюри, премия присуждена "двум писателям, чьи произведения в полновесной правде явили трагическое начало Великой войны, ее ход, ее последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебреженных ветеранов".

Память о нашем знаменитом земляке увековечена в названии улицы в г. Курске, в доме, где родился К. Воробьев, находится музей, а в областном краеведческом музее действует постоянная экспозиция, посвященная жизни и творчеству К.Д. Воробьева. Средняя школа № 35 г. Курска носит имя К. Воробьева, там же имеется и музей писателя. В Курской области проходят литературные праздники, ежегодно проводится творческий конкурс им. К. Воробьева на лучшее журналистское произведение на военно-патриотическую тему.

ОН ЛЮБИЛ ЭТУ ЗЕМЛЮ

Перед тем как начать эти строки, я развернул карту моей курской стороны и давно вглядывался в ту ее полуденную часть, где к тонкой синей прожилке безымянного ручья прилепился похожий на рыбью икринку топографический кружок села Нижний Реутец. Из этой-то икринки и вышел в большой свет своеобразный и яркий художник Константин Дмитриевич Воробьев.

Родился он всего в одном дне ходьбы от моей деревни, и получилось, что некогда, еще мальчишками, мы видели одни и те же восходы и закаты, слышали одни и те же майские громы, и поди что мокли под общими ливнями. Да и хлеб ели почти с соседних полей и жили и росли по единым обычаям, дошедшим к нам от общих наших предков-пахарей и воинов земли Северской.

Но так случилось в круговерти жизни, что не знали мы друг друга почти полвека и встретились (теперь горько сознавать это) лишь незадолго перед кончиной Константина Дмитриевича. И чувствую, догадываюсь, как нужны мы были друг другу, почти одновременно вступившие в литературу, трудно, вслепую искавшие туда дорогу, как важны были нам в ту пору взаимная поддержка и ободрение.

Открытие, что Константин Воробьев мой земляк, пришло не сразу, исподволь, через его книги.

Впервые я прочитал его более двадцати лет назад, когда он был уже зрелым мастером. Это была повесть "Убиты под Москвой". В общем потоке тогдашней литературы о войне она остановила меня, как останавливает в картинной галерее, повергает в волнующее смятение, скажем, суриковское полотно "Утро стрелецкой казни". Повесть эта, будучи воистину оптимистической трагедией, поразила меня, как и все его последующие произведения, остротой и дерзкой смелостью письма, предельно обнаженным драматизмом, от которого буквально холодело сердце, каким-то особенным крутым замесом сюжета, человеческих судеб и характеров, своеобразием самой техники раскованного энергичного мазка. Уже тогда я понял, что имею дело с писателем, обладающим недюжинной натурой и непростой личной судьбой.

Я давно приметил прямую, неразрывную связь между характером произведения и личностью ее творца. На этот счет вполне применима емкая русская пословица: каковы сами, таковы и сани. Человек по складу своему рассудочно-созерцательный, склонный к размеренности собственного бытия, оберегающий свою персону от ушибов и добросовестно блюдящий веления журнала "Здоровье", способен воссоздать лишь нечто себе подобное, тоже рассудочно-созерцательное, вялое, безмускульное детище, хотя, может быть, и весьма пухлое по количеству страниц. Подобная натура предпочитает, как правило, иметь дело с уже остывшим словом - методом, так сказать, холодной обработки. Неспешно полистывает он толковые "кирпичи", высматривает и примеряет подходящее словцо, роется в загашниках записных книжек, расчетливо подтачивает и подпиливает каждую фразу, как пригоняют зубные протезы, лишь после всего этого прочно и основательно сажает, как ему кажется, на вечный цемент. Что-что, но уж такому "умельцу" не дано написать ни "Убитых под Москвой", ни "Крика", ни "...И всему роду твоему". По крайней мере так, как это написано Константином Воробьевым.

Вот почему сквозь его взволнованные страницы еще заочно угадывается человек, наделенный личной отвагой, пламенным гражданским мужеством, взрывным зарядом темперамента и самопожертвования, чутким и ранимым сердцем, в чем я и убедился уже потом, при близком знакомстве с писателем.

Константин Воробьев принадлежит к тем не частым писателям, которых потом многократно перечитывают. Уже известно, чем начинается и чем заканчивается то или иное произведение, а вот почему-то опять тянет к книге, хочется перелистать еще и еще... И это повторное, уже неспешное, углубленное постижение художника не менее радостно, нежели изначальное его открытие.

Для меня же это постоянное перебирание воробьевских строчек, подобное тому, как пересыпают жито из ладони в ладошку, еще более приблизило ко мне писателя, поскольку то здесь, то там, как чудесные взблестки, встречались в словесном зерне щемяще близкие, до трепета родные находки. И было удивительно, откуда писателю, далекому от наших мест, от нашего подстепного говора, живущего где-то в Прибалтике, доподлинно известны те редкие и уже почти забытые речения, какими пользовалась еще моя бабушка: "очутить на дубу", "воробьиные кытечки", "галить" лемехом землю, "почурюкать" и т. д. Я ведь все еще не знал, что и сам он был здешним, нашенским, курским.

Страница за страницей вглядываясь в уже прочитанное, впопыхах жадно проглоченное, не всегда разжеванное, я вдруг изумился от внезапного открытия: ведь не только пропрядывают отдельные слова нашего южного говора, но оказывается, что и сама образная система, сопутствующая действию полифония звуков, запахов, пейзажные фоны и фенологические приметы во многих его вещах тоже наши, лесостепные, южнорусские! То встретишь упоминание о "древнем сторожевом кургане на подходе к селу", то в рассказе "старик скрутил цигарку и долго раскуривал ее, захватив двумя пальцами жаркий кизяк", то обратишь внимание, что "земляной пласт сверкал на солнце сине-черным глянцем, будто вороново крыло"... И это частое упоминание белых хат, подсолнухов, степных рос и неугомонных, разгульных летних гроз.

Но вот и более явственные следы, влекущие писателя к "отчему дому", вроде: "Глаза с лукавинкой и густо-черные, как наши южные черешни"; или: "я нагнулся к земле - в наших краях она особенная: черная как сажа и такая мягкая, пахучая, родимая". И еще: "Купе наполнилось сладковатым запахом чабреца, мяты и солнца - запахом моей родины, юга".

Но русский юг бескраен, и тогда писатель роняет окончательное, будто якорь: "День тогда выдался прямо как наш курский: теплынь, солнышко..."

Фраза, в общем-то, поспевшая, простенькая, оброненная походя. Но, обратите внимание, сколько в ней сдержанной, невысказанной и неизбывной сыновней нежности и любви к породившей его земле, к той икринке на синей речной веточке!

Теперь мне было ясно, как всю свою жизнь тянулся он к отчему дому, как обильно сочились его книги этой неиссякаемой любовью к малой своей родине, с которой, увы, так и не пришлось воссоединиться, если бы и не пожить на ней остаток своих дней, то хотя бы лечь в нее и успокоиться навечно под "неимоверно синим и высоким небом", где "жаворонков сроду не было видно, но и с утра и до ночи они звенели и трепыхались там, крохотные и радостно живые".

Я побывал в Прибалтике, посмотрел места, приютившие моего земляка. Наверное, Константин Воробьев любил их не только потому, что эта земля по-своему прекрасна задумчивой величавостью озер, девственностью прохладных лесов, вечной мятежностью северного неба, но и потому еще, что в грозные годы он сражался там с оккупантами и литовские леса были в ту пору и кровом и домом его партизанскому отряду. Свята та земля, за которую пролита кровь.

Как это было, мы можем увидеть доподлинно в его автобиографической повести "Это мы, Господи!..", найденной и напечатанной через четыре десятилетия после ее написания. Повесть невозможно читать залпом: написанная сразу после фашистского плена, кажется, она кровоточит каждой своей строкой. Однако она передаст не только боль и страдания безвинных жертв войны, но и высокое, неистребимое чувство достоинства советского человека, воина Советской Армии, которое врагу ничем не удается сломить. Эта изначальная повесть Константина Воробьева дает как бы ключ к пониманию всего его творчества, его писательского кредо: ни при каких обстоятельствах не идти на компромисс с совестью, писать только обнаженную правду, какими бы последствиями это ни грозило его личной судьбе. И хотя это правило принесло ему много лишений, по-другому жить и писать он не мог.

Да, свята земля, за которую пролита кровь. И все же нет в том ничего греховного, неблагодарного и предвзятого, если его так неудержимо тянуло туда, где он впервые произнес слова "мама" и "хлеб", где сделал свои первые босоногие шаги по муравистой траве под окнами беленой хаты. А став художником, вдохновлялся образами и видениями той своей родимой стороны.

Однажды я побывал в Феропонтовом монастыре, что на Вологодчине. Довелось мне там увидеть нетленные фрески средневекового живописца Дионисия. Этими фресками были расписаны внутренние стены одной из монастырских церквей, которая в зимнее время не отапливалась, и в особо лютые морозы фрески покрывались ажурным налетом инея. Весной иней растаивал, по стенам бежали струйки воды, потом церковь просыхала, и роспись вновь первозданно сияла всеми своими красками. И так вот уже шесть веков! Было удивительно, что же это за такие вечные краски, откуда, где брал их Дионисий?

И выяснилось, что вовсе не заморские они, не из благословенных италийских краев, где в ту пору очаровывали мир своим волшебством Джотто и Боттичелли. А брал их молчаливый ферапонтовский схимник из окрестных холмов и овражков, толок в ступе какие-то глины и камушки и таким способом извлек из неказистой, ничем не примечательной земли аж сто сорок тонов и оттенков, и по сию пору поражающих своей незамутненной нежностью и праздничностью свечения.

Земля вокруг Реутца тоже на первый взгляд неброская: "Две сотни белых хат двумя посадами рассыпались над речкой, кишащей пескарями и пиявками. Берега речки заросли ивовой дремучестью, хаты тонут в садах, а вокруг - безбрежный океан хлеба, дрожащая синь знойного марева - и никогда не потухающее солнце", - так свидетельствует сам автор.

И не чудо ли, если эти вот простенькие поля и перелески глубинной России на всю творческую жизнь снабдили художника щедрой и неувядаемой палитрой. Краски эти так же нетленны, как и сама любовь писателя к отчей земле, завещанная потомкам в его книгах.

НАДЕЯТЬСЯ И ВЕРИТЬ

16 ноября 2009 года исполнится 90 лет со дня рождения писателя Константина Дмитриевича Воробьева. Первая встреча с его рассказами поражает в самое сердце. Начинаешь удивляться и думать: почему, что так задело и созвучно тебе? Самый общий ответ - обнаженная любовь к людям, потрясенная совесть и боль за человека, за его страдания и, несмотря ни на что, вера в него и желание очистить душу.

Все в его рассказах и повестях пропущено через собственную жизнь и сердце. Истоки и литературная судьба прочно соединены, и сколько бы раз ты не перечитывал его книги, испытываешь потрясение.

Могут спросить: а разве вся русская литература не отличалась этой особой обнаженностью - Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, В.М. Гаршин? Отличалась, конечно, но никто из великих писателей и близко не мог представить, каким будет XX век.

30-е годы. Корреспондент районной газеты из небольшого курского села Нижний Реутец Константин Воробьев увлекся книгой о героях войны 1812 года. Хочет рассказать об этом на страницах газеты, а вокруг страшный голод, деревня пропадает, умирают дети, и он пишет письмо товарищу Сталину, думая, что тот не знает о настоящем положении вещей. Он верит, что письмо до адресата дойдет. Оно не дошло, более того, могло стать главной уликой обвинения. Хорошо, что умный человек посоветовал сжечь и черновик письма, и стихи, написанные на смерть Куйбышева. Юного корреспондента уволили из редакции, а главным аргументом обвинения стал интерес к далекому 1812 году. Не об этом надо сейчас писать...

Воробьев уедет из деревни и затеряется в Москве - мало ли там однофамильцев. Будет с трудом перебиваться в большом городе, потом уйдет служить в армию и в канун войны станет кремлевским курсантом. Для этого были все данные: высокий рост, прекрасная внешность, белозубая улыбка. Русская гвардия - ребята на подбор, "волос в волос, голос в голос". Об их судьбе речь впереди.

Но не забыть ему событий в медвенской районке. Они придут на страницы повестей "Почем в Ракитном радости" и "Друг мой Момйч" много лет спустя. В первой из них смешается художественный вымысел с собственной судьбой. Эта повесть о людях деревни, о покаянии когда-то предавшего подростка, о том, какой ценой он к нему пришел. А еще о тех, кто умеет прощать и держит на своих плечах деревню 60-х, и, выстрадав все, может сказать, что жизнь - это благо.

Во второй - "Друг мой Момич" - гибель деревни: раскулачивание, коммуна, которая распадется, так и не став крепким крестьянским хозяйством, и судьба маленького героя, который может понять, что отнимают у кулаков скот, хлеб, имущество - ведь это пойдет бедным, в общее пользование, но не может понять, за что убили тетку Егориху, самого доброго и светлого человека в его жизни. Ведь она только была в толпе баб, которые защищали церковь, когда с нее сбросили крест, не может понять, за что арестовали Момича, он ведь только обезоружил убийцу тетки. Не стало самых близких, самых дорогих людей, и мальчишка уходит, оставив позади свою Камышинку, где и "светлая радость, и черное горе".

Вскоре в жизнь кремлевского курсанта ворвется война, и эти юноши под Москвой будут оборонять ее с винтовками и бутылками с горючей смесью. Другого оружия нет, а на них идут танки. Контуженный Воробьев попадает в плен под Клином и будет трижды бежать из лагерей. Только в сентябре 1942 года побег увенчается успехом, и он будет считать этот день своим вторым рождением. Потом партизанский отряд под Шяуляем, мучительные проверки НКВД и лишь через 10 лет награда - медаль "Партизану Отечественной войны" 1-й степени. В его жизни все время так: если горе, то полной чашей, до радости - долгий путь.

Там, в Шяуляе, он встретит свою жену и друга на всю жизнь. Вера Викторовна Воробьева подарит ему семейные радости, понимание, добрую заботу. Он станет жить в Литве, и там выйдут его первые рассказы, а в Вильнюсе увидит свет первый сборник. Вроде бы одобрили, но вот задумал и написал повесть "Убиты под Москвой", а из журнала, куда отправил ее, пришел ответ, что война была не такой. Повесть отвергли и другие, автор начал думать о собственной бездарности, отчаивался, а вся послевоенная жизнь, когда днем письмоносец, грузчик, киномеханик, конторщик, завмаг, а ночью писатель, представлялась абсурдом.

Именно тогда в его жизни появился А.Т. Твардовский, который напечатал повесть "Убиты под Москвой" в "Новом мире" вопреки всему как новое слово о войне. В ней оживет пронзительно и страшно все то, что было в жизни: и растерянность измученного лейтенанта, и самоубийство капитана Рюмина, не выдержавшего гибели своих курсантов, и первая победа героя - поджег танк, но никто этого не видит, все погибли. И юный лейтенант поймет, что врага можно бить, и будет это делать, вынеся на плечах боль и недоумение первых месяцев войны.

А потом будет написана вторая повесть "Крик", и вот тогда критика начнет вершить суд над писателем. Даже после его смерти, когда вышел фильм А. Салтыкова "Экзамен на бессмертие", рецензенты писали, что подвиг на экране стал актом отчаяния, и принять такую концепцию нельзя.

В своих воспоминаниях "Розовый конь" Вера Викторовна Воробьева пишет: "Убиение повести "Убиты под Москвой" было первым ударом ножа в спину... Имя Воробьева было занесено в список тех, кого не велено упоминать в прессе, кому суждено пережить погребение своего имени при жизни. Это было тяжело, но это рождало и силу сопротивления, обостренное чувство неприятия подлого времени, подлых средств игры и жгучее желание не сдаваться".

Военная тема мучила и жгла, а в критике прозвучала фраза, что Воробьев может писать только о войне. Именно тогда пришло решение написать историю любви "Вот пришел великан..." И как всегда мучительна и страстна исповедь героя. Как могли быть счастливы эти двое! Они молоды, талантливы, умны, им внятны прекрасные тайны природы, их смешит и печалит одно и то же, оба любят книги Хемингуэя, но есть и другое - общее прошлое.

По судьбам Ирены и Антона прошла трагедия репрессий. Их родители занимали одни и те же должности: мать - врач, отец - военный. Оба знают, что такое детприемник.

Ирена четыре раза убегала оттуда. Даже "преступления" тех далеких лет похожи. Хотелось есть, и он украл у пьяного сторожа три рубля, а она - горячий блин в доме своей учительницы. Обоих это тревожит и мучает до сих пор.

Она искала покоя, семьи и вышла замуж за человека чуждого, чужого, из той ненавистной системы, хотя он всего лишь работал в пожарной охране. Что мешает уйти от него? Долг. Нет, не перед ним, чужим и ненавистным, перед дочкой. Девочка любит отца, и Ирена не может, не хочет жертвовать покоем ребенка. Отец не отдаст ее без боя, а дочка мала и не поймет. Ведь и сейчас, подозревая жену, муж подал заявление в местком, и должна быть "распиналка", но Антон уйдет с работы днем раньше, и позорище не состоится.

Он любит и понимает Ирену, знает "всю лазурно чистую и возвышенную правду" о ней. Его мучает то, что героиня не позволила родиться его ребенку, и только рассказав об этом, можно хоть как-то облегчить душу. Страшное время репрессий не дало им стать счастливыми...

Критика не приняла и эту повесть. Особенно много претензий вызвала фраза "вот пришел великан, такой большой великан, вот пришел и упал..." Мало кто знал, что это причитание матери над умирающим ребенком из рассказа Леонида Андреева "Великан".В доброжелательных рецензиях рассматривали любовный треугольник, а читатели, принимая автора за героя, звали его приехать в их город, где можно найти работу. Ну что тут скажешь?

С ощущением обостренной справедливости Константин Дмитриевич жил всегда. "Разрушение красоты, гармонии причиняло ему боль, - писала В.В. Воробьева, - выбивало из колеи, он всеми силами противился тому, что губит цельное... Абсолютный внутренний нравственный слух и чувство беспощадности ко всему, что противостоит жизни, губит прекрасное, с годами обрели ту степень чуткости, когда человек становится ясновидящим, способным предвидеть и предсказать то, о чем обычный человек не догадается".

Именно это жжет и волнует в его книгах. Искаженное идеологией сознание справедливости, как злая сила, нависает над молодым героем рассказа "Синель". Юноша любит и любим, лучше других знает невеселую историю своей Синели. Она падчерица кулака, в доме отчима жила на правах батрачки. И вот теперь, когда они студенты, комсомольцы, он просит ее "признаться" перед всеми в своем происхождении, потому что надо быть честной. Он пойдет вместе с ней и готов это сделать во имя какого-то высшего блага, которое обернется трагедией для двоих. Синель уедет от него навсегда.

Последней книгой Воробьева стала неоконченная повесть "И всему роду твоему..." Писатель ушел из жизни неожиданно рано и не успел закончить многое. Друг Константина Дмитриевича литературный критик Ю.В. Томашевский назвал эту книгу итогом, заветом, "книгой главных его мыслей о жизни людей".

В последнем абзаце повести читаем о том, что бестактность, грубость и хамство - оружие ничтожных и слабых, не способных иначе достичь своего превосходства над другими, что если ты идешь или едешь медленно, то жизнь покажется огромной, что когда твое дело плохо, то поневоле помнишь о существующих в жизни утехах и радостях, что человеку следует в любом случае не отчаиваться, не унывать, а надеяться и верить.

Размышляя об этой главной книге, Ю.В. Томашевский пишет: "Но будем знать: и незавершенная, она дает хорошее представление о личности Воробьева, до последней написанной им строчки воевавшего за чистоту наших сердец, за честь людей называться Людьми".

Константина Дмитриевича никогда не баловали премиями. Но последней, присужденной ему посмертно лауреатом Нобелевской премии А.И. Солженицыным, он был бы рад, так как безмерно уважал писателя, преклонялся перед его талантом и мужеством. И есть, наверное, высшая справедливость в том, что Александр Исаевич назвал Воробьева одним "из наиболее значительных художников слова второй половины XX века".

Вот только осуществить свою мечту и переехать в Россию на постоянное жительство писателю так и не удалось. Сначала мешало то, что был в плену, потом болезнь. Но свое последнее упокоение он нашел в родной земле на Мемориале павших. Перенесение его останков на курскую землю состоялось в 1995 году.

Когда стоишь у могилы писателя, будто слышишь его слова: "Если писатель лжет перед своей совестью и не желает видеть горе и беды народа, трагедию его называет исторической неизбежностью - он ничто, какими бы наградами не ублажало его правительство. Придет время, и для всех это станет очевидным и понятным. Тогда, кроме позора, такого писателя ничего не ждет. Я не знаю, будут ли меня читать потом, но я знаю, что на мою могилу никто не плюнет".

Горько? Да. Но, как всегда, ничего, кроме правды.

Библиография:

• Воробьев, К. Д. Собрание сочинений : в 3 т. / Константин Дмитриевич Воробьев ; [Составитель В. В. Воробьева ; автор вступ. ст. Е. И. Носов]. - М. : Современник, 1991-1993.
  Т. 1 : Повести / К. Д. Воробьев. - М. : Современник, 1991. - 477, [2] с.
  Т. 2 : Повести, рассказы, из архива писателя. / К. Д. Воробьев. М. : Современник, 1991. -7, [2] с
  Т. 3 : Рассказы, из архива писателя, письма, приложение / К. Д. Воробьев. - М. : Современник, 1993. - 493, [2] с.
• Воробьев, К. Д. Вот пришел великан : [повести и рассказы] / К. Д. Воробьев. - Курск : Мечта, 2005. - 378, [1] c. : ил., порт.
• Воробьев, К. Д. Друг мой Момич : повести / К. Д. Воробьев. - М. : Современник, 1988. - 634, [2] с. : ил.
• Воробьев, К. Д. Избранное : Повести / К. Д. Воробьев. - М. : Сов. Россия, 1985. - 448 с., порт.
• Воробьев, К. Д. Рассказы / К. Д. Воробьев. - Курск : Крона, 1997. - 317, [2] с.
• Воробьев, К. Д. Убиты под Москвой : повести и рассказы / К. Д. Воробьев - М. : Худ. лит., 1994. - 379 с.
• Воробьев, К. Д. Это мы, Господи!... : Повести / К. Д. Воробьев. - М. : Мол. гвардия, 1990. -525, [1] с.
• Астафьев, В. И все цветы живые / В. Астафьев // Всему свой час / В. Астафьев. - М., 1985. - С. 189-206.
• Кедровский, А. Е. Константин Дмитриевич Воробьев / А. Е. Кедровский // Земляки : творчество К. Д. Воробьева и Е. И. Носова / А. Е. Кедровский. - Курск, 1999. - С. 7-74. : Библиогр. : с. 73-74.