464 / 502
моносов", "Полеты во сне и наяву", и многих других? А в телеспек-
такле Анатолия Эфроса "Ромео и Джульетта" он успел сыграть само-
го Ромео.
Но душевные потребности молодых актеров оказались иными.
Оставив театр, они получили второе образование - богословское. И
одновременно все же продолжали выступать, но уже в других местах
и с другим репертуаром. Духовные песни и песни для детей в испол-
нении четы Михайловых можно было услышать в больницах, дет-
ских домах и домах престарелых, в тюрьмах, монастырях и приходах
московских храмов.
Потом в какой-то момент у Александра Михайлова появилась
идея сценического воплощения знаменитой повести Александра
Солженицына "Матренин двор". Но воплощать ее было негде, да и
не на что. Когда же к постановке спектакля подключился вахтанго-
вец, режиссер Владимир Иванов, то поманила перспектива конкрет-
ного театрального бытия будущего действа. Руководство театра
одобрило его сценическую версию текста, равно как и Наталья Сол-
женицына, супруга писателя, и не столь давно состоялась премьера.
Спектакль идет в камерном пространстве Малой сцены. Худож-
ник Максим Обрезков, естественно, не сочинял масштабно-
подробных декораций. Здесь есть некие символические фрагменты-
островки деревенского быта. На заднем плане - частица ладного,
чистенького домика Матрены, от которого в финале, когда отдерут
все доски, останется один деревянный кладбищенский крест. Слева
и справа - рукомойник, стол, буфет, радиоприемник - нехитрые пред-
меты и приметы жизни. Быт важен здесь не сам по себе, но как некая
"приправа" к подлинности одной российской истории послевоенной
поры. Столь же к месту и традиционная деревенская одежда тех (да
и этих) лет: телогрейка, пальто, справленное из старенькой шинели,
затрапезное, но чистое платьице.
У этого спектакля двойная суть и двоящаяся форма. С одной
стороны, артисты порой походят на рассказчиков, просто и искренне
пытающихся донести до зрителей-слушателей смысл, да и сам текст
Солженицына, без потерь и купюр. С другой - они то и дело слива-
ются со своими героями и начинают говорить уже не от авторского
лица, а от их, Матрены и Игнатича, лиц. С болью и юмором, с игрой,
настоянной на правде человеческих мыслей, ощущений и поступков.
Чтобы потом снова на минуту дистанцироваться и словно бы осмыс-