28 / 36
26
Амусин М. Русская революция: реальность и варианты [Текст] / М.
Амусин // Нева. – 2017. – № 4. – С. 119-127.
Писать на тему революции (революций) 1917 года ‒ и трудно, и легко. Легко,
потому что Революция ‒ «праздник, который всегда с тобой», потому что отношение к
ней лежит в основе всякого размышления о судьбах России, да и мира в XX веке, потому
что по ее поводу высказываются и усваиваются самые причудливые мнения ‒ здесь нет
ничего недозволенного. Трудно ‒ потому что, только приступив к теме, сразу
обнаруживаешь, что «дискурс» твой сносит в сферы глобальные, философские:
детерминизм и случайность, объективные и субъективные факторы истории, наличие или
отсутствие «особого русского пути» и т. д. ‒ вплоть до соотношения свободы и
справедливости. А разве можно все это обсуждать в скромных публицистических рамках?
Говоря о русской революции, нужно проскользнуть между Сциллой
предопределенности и Харибдой разудалого произвола: мол, все, что хочешь, могло
случиться. По-хорошему, тут нужно бы взвешивать вероятности, раскидывать веера
вариантов, умозаключать от случившегося к возможному... Ну, и почему бы не
попробовать?
Для повышения порядка изложения, стоит, пожалуй, задаться несколькими
вопросами, относящимися к самой сути происходившего. А при поиске ответов я буду, по
устоявшейся привычке, апеллировать не только к так называемым фактам и логике, но и к
литературным свидетельствам.
Итак, вопрос первый: была ли революция неизбежной, случайной ‒ или плодом
чьего-то злого умысла?
Однозначного ответа на этот сакраментальный вопрос нет. Однако вполне ясно,
что в 1917 году революция была одним из вполне вероятных исходов. При всем нашем
нынешнем скептицизме и недоверии к «законам истории» ‒ выученные нами когда-то
формулы о «глубоком кризисе», о «жестоких внутренних противоречиях», о
«революционной ситуации» вовсе не были пустыми словами. Невозможно отрицать:
напряжения между самодержавно-бюрократическим режимом и обществом, точнее,
разными его слоями и группами, были очень сильными. Они копились на протяжении
полувека, и хотя к пресловутому «1913 году» конфликты, казалось, несколько смягчились,
война разбередила старые раны и добавила новые.
Экономическое положение России на третьем году войны было заметно тяжелее,
чем в Англии или Франции. Многие, правда, полагают, что оно было лучше чем у
центральных держав – Германии и Австро-Венгрии<…>.
Предпосылки для свержения самодержавия были многообразны и весомы, но
случился Февраль вполне спонтанно, непредсказуемо. Сильной и едино направленной
политической воли к смене власти в стране не было. Оппозиция в Думе «лаяла», но
практически не «кусалась», будучи изрядно раздробленной. Патриотические,
антинемецкие настроения в обществе сохранялись, хоть и утратили свежесть и остроту
первых недель войны.
Однако случилось то, что случилось. Уже с начала 1917 года резко выросло
количество забастовок в Петрограде. Из-за сбоев при доставке хлеба в столицу начались
массовые демонстрации, в которых участвовали поначалу преимущественно женщины.
Одна из протестных манифестаций была расстреляна ‒ что привело к взрыву народного
возмущения, и в считанные дни режим был сметен.
События развивались лавинообразно. Но падение первых «камушков» выглядит
достаточно случайным. Вполне можно предположить, что если бы не ряд совпадений ‒ в
феврале могло бы и пронести. А там ‒ в войне уже намечался перелом, приближался