Род Достоевских берёт своё начало от боярина Данилы Ивановича Иртищева (Ртищева), которому 6 октября 1506 года было пожаловано имение «Достоев» в Поречской волости Пинского уезда, к северо-западу от Пинска. Исследователи происхождения фамилии практически уверены, что все Достоевские являются потомками Данилы Иртищева.

Согласно местным легендам, название «Достоево» произошло от польск. dostojnik — сановник, приближённый государя. «Достойниками» с некоторой насмешкой называли жителей селения, из которых набирали княжескую обслугу. Подразумевалось, что эти люди были «достойны» данной службы.

Предком же Данилы Ивановича Ртищева, по мнению исследователей, являлся упоминаемый в исторических источниках татарин Аслан-Челеби-мурза, который ещё в 1389 году покинул Золотую Орду и был крещён в Православие святым благоверным князем Димитрием Донским. Сына этого татарина прозвали Широким Ртом, а его потомки стали Ртищевыми. Герб Ртищевых, на котором были изображены полумесяц, шестиугольная звезда и пара вооружённых татар, указывает на неправославное происхождение рода.

Окончательно фамилия «Достоевский» закрепилась за внуками Данилы Ивановича, потомки которых со временем становятся типичной служилой шляхтой. В роду Достоевских были помещики и монахи, воины и епископы. Дед писателя был священником в Подольской губернии.

Первым Достоевским, о котором имеются обширные достоверные данные, является отец писателя, Михаил Андреевич Достоевский.

Он родился в 1789 году в селе Войтовцы, в 1802 году поступил в духовную семинарию при Шаргородском Николаевском монастыре. Затем закончил Императорскую медико-хирургическую академию.

Во время Отечественной войны 1812 года студент 4-го класса Достоевский сначала был командирован «для пользования больных и раненых», а позже боролся с эпидемией тифа. 5 августа 1813 года был произведён лекарем 1-го отделения в Бородинский пехотный полк, 5 августа 1816 года был удостоен звания штаб-лекаря.

В апреле 1818 года Михаил Достоевский был переведён ординатором в военный госпиталь в Москве, где вскоре через коллегу познакомился с Марией Нечаевой, дочерью купца 3-й гильдии Фёдора Тимофеевича Нечаева, происходившего из старых посадских города Боровска Калужской губернии.

14 января 1820 года Михаил Достоевский и Мария Нечаева обвенчались в церкви Московского военного госпиталя. В конце 1820 года, после рождения первого сына Михаила, Достоевский уволился с военной службы и с 1821 года перешёл работать в Мариинскую больницу для бедных.

Фёдор Михайлович Достоевский родился 11 ноября 1821 года в Москве на улице Новая Божедомка в правом флигеле Мариинской больницы для бедных Московского воспитательного дома.

Квартира Достоевских при Мариинской больнице для бедных, фото 1930-х гг. В «Книге для записи рождений…» церкви святых апостолов Петра и Павла при больнице осталась запись: «Родился младенец, в доме больницы бедных, у штаб-лекаря Михаила Андреича Достоевского, — сын Фёдор. Молитвовал священник Василий Ильин».

17 ноября Достоевский был крещён.

«Я происходил из семейства русского и благочестивого. С тех пор как я себя помню, я помню любовь ко мне родителей…», — вспоминал спустя полвека Фёдор Михайлович.

В той жизни, которой жили Достоевские, не было недостатка в страданиях, а значит, требовалось постоянное самоограничение ради других. Вот только один характерный случай. Когда сгорело крепостное село Достоевских, купленное отцом писателя после присвоения роду потомственного дворянства, Достоевские пожертвовали все свои деньги в помощь крестьянам-погорельцам.

В семье строго соблюдались патриархальные обычаи. Домашний порядок подчинялся службе отца. У Достоевских было еще шестеро детей: Михаил (1820-1864), Варвара (1822-1893), Андрей (1825-1897), Вера (1829-1896), Николай (1831-1883), Александра (1835-1889).

Достоевский вспоминал отца как любящего, но очень строгого и «нервного, вспыльчивого, раздражительно-самолюбивого», вечно занятого заботой о благосостоянии семьи.

В автобиографических заметках Федор Достоевский указывает на обязательную семейную молитву, а главное – на частое чтение Евангелия, наложившее на детскую душу определяющий жизненный отпечаток. Воскресные и праздничные службы, а также летнее паломничество в Троице-Сергиеву лавру к преподобному Сергию были для Достоевских обязательным делом. Нрав Федора Михайловича ковался христианским воспитанием детства.

Позже в своих воспоминаниях писатель называл родителей, стремящихся вырваться из обыденности и заурядности, «лучшими, передовыми людьми».

Традиции семейного чтения известнейших произведений эпохи, несомненно, развили в Достоевском навык к размышлению, творчеству и любознательности. Федор Михайлович учился читать под надзором матери уже с 4-х лет, главной книгой для этого стали «Сто четыре истории Ветхого и Нового Завета».

Спустя полвека Достоевскому удалось найти издание из детства, про которое он скажет брату, что «бережёт <…> как святыню», рассказывая, что книга эта была «одна из первых, которая поразила меня в жизни, я был ещё тогда почти младенцем!».

Об этой книге и домашнем воспитании вспоминал и младший брат Достоевского Андрей:

«Первою книгою для чтения была у всех нас одна. Это Священная История Ветхого и Нового Завета на русском языке. Она называлась собственно «Сто Четыре Священных Истории Ветхого и Нового Завета». При ней было несколько довольно плохих литографий с изображением: Сотворения Мира, Пребывания Адама и Евы в раю, Потопа, и прочих главных Священных фактов. Помню, как в недавнее уже время, а именно в 70-х годах, я, разговаривая с братом Федором Михайловичем про наше детство, упомянул об этой книге; и с каким он восторгом объявил мне, что ему удалось разыскать этот же самый экземпляр книги (т. е. наш детский) и что он бережет его как Святыню.

Я ... не мог быть свидетелем первоначального обучения cтарших братьев азбуке. Как я начинаю себя помнить, я застал уже братьев умевшими читать и писать и приготовляющимися к поступлению в пансион. Домашнее их пребывание без выездов в пансион я помню непродолжительное время год, много – полтора.

В это время к нам ходили на дом два учителя. Первый – это диакон, преподававший Закон Божий. Диакон этот чуть ли не служил в Екатерининском Институте; по крайней мере, наверное знаю, что он там был учителем. К его приходу в Зале всегда раскладывали ломберный стол, и мы – четверо детей – помещались за этим столом, вместе с преподавателем. Маменька всегда садилась сбоку в стороне, занимаясь какой-нибудь работой.

Многих впоследствии имел я законоучителей, но такого, как отец диакон, не припомню. Он имел отличный дар слова, и весь урок, продолжавшийся по старинному часа 1?-2, проводил в рассказах, или как у нас говорилось – «в толковании Святого Писания». Бывало, прийдет, употребит несколько минут на спрос уроков и сей час же приступит к рассказам. О потопе, о приключениях Иосифа, о Рождестве Христове он говорил особенно хорошо, так, что, бывало, и маменька, оставив свою работу, начинает не только слушать, но и глядеть на воодушевляющегося преподавателя. Положительно могу сказать, что он своими уроками и своими рассказами умилял наши детские сердца. Даже я, тогда шестилетний мальчик, с удовольствием слушал эти рассказы, нисколько не утомляясь их продолжительностию. Очень жалею я, что не помню ни имени, ни фамилии этого почтенного преподавателя, мы просто звали его отцом диаконом.

Несмотря на всё это, уроки он требовал учить буквально по руководству, не выпуская ни одного слова, то есть как говорится «в долбешку», потому что тогда при приемных экзаменах всюду это требовалось. Руководством же служили известные «Начатки Митрополита Филарета», начинавшиеся так: «Един Бог, в Святой Троице поклоняемый, есть вечен, то есть не имеет ни начала ни конца Своего Божия, но всегда был, есть и будет….» и т. д. Это, скорее, философское сочинение, нежели руководство для детей. Но так как руководство это обязательно было принято во всех учебных заведениях, то понятно, что и сам отец диакон придерживался ему».

В 1828 году Достоевские становятся дворянским родом и переезжают в пусть и маленькое, но свое собственное село Даровое в 150 километрах от Москвы.

Деревенская жизнь оказала влияние на Федора Михайловича и позже нашла отражение в таких произведениях, как «Бедные люди» и «Бесы».

В 1834 году Достоевский вместе с братом Михаилом поступает в элитный московский пансион Чермака. Современники уже тогда заметили печать мыслителя в Фёдоре:

«Серьёзный, задумчивый мальчик, белокурый, с бледным лицом. Его мало занимали игры: во время рекреаций он не оставлял почти книг, проводя остальную часть свободного времени в разговорах со старшими воспитанниками».

Первым серьезным ударом судьбы для Федора стала смерть матери в 1837 году от чахотки: Мария Фёдоровна умерла, не дожив до 37 лет. Федору тогда только исполнилось 16, и он очень тяжело переносил потерю близкого человека. В этом же году гибнет на дуэли А. С. Пушкин. Эта смерть стала вторым ударом (после матери) для молодого Федора. Он даже говорил, по воспоминаниям брата, что если бы не носил траура по любимой маме, он бы попросил отца разрешить ему носить траур по Александру Пушкину.

Отец теперь сам решал судьбы детей, и не придумал ничего лучшего, как отправить Федора и Михаила на учебу в Петербург. Они стали студентами Инженерного училища, хотя, как вспоминал позже Достоевский, «мечтали о поэтах и поэзии».

Два года спустя, в июне 1839, в своем имении Даровое, при до конца не выясненных обстоятельствах, умирает отец Достоевского: труп почти двое суток пролежал в поле, пока явившийся из Каширы лекарь формальным образом не удостоверил факт смерти.

Загадочная смерть Михаила Андреевича Достоевского до сих пор вызывает дискуссии среди биографов писателя. Существует две версии его смерти.

Согласно официальной версии, отец писателя умер в поле от апоплексического удара.

Другая версия основана на слухах: М. А. Достоевского убили собственные крепостные мужики. Обе версии подробно описаны Людмилой Ивановной Сараскиной – биографом Достоевского, известным историком литературы, автором пятнадцати книг, посвященных Фёдору Михайловичу и его современникам.

Исследователи, придерживающиеся версии убийства, ссылаются на воспоминания младшего брата писателя Андрея Михайловича:

«Пристрастие его (отца) к спиртным напиткам видимо увеличилось, и он почти постоянно бывал не в нормальном положении. Настала весна, мало обещавшая хорошего… Вот в это-то время в деревне Чермашне на полях под опушкою леса работала артель мужиков, в десяток или полтора десятка человек; дело, значит, было вдали от жилья. Выведенный из себя каким-то неуспешным действием крестьян, а может быть, только казавшимся ему таковым, отец вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною грубостью и вслед за тем, убоявшись этой грубости, крикнул: «Ребята, карачун ему!..». И с этим возгласом все крестьяне, в числе до 15 человек, кинулись на отца и в одно мгновенье, конечно, покончили с ним…».

Приводят биографы и цитату из воспоминаний дочери писателя Любови Фёдоровны Достоевской: «Мой дед Михаил обращался всегда очень строго со своими крепостными. Чем больше он пил, тем свирепее становился, до тех пор, пока они, в конце концов, не убили его».

Кроме того, в 1925 году, то есть через 86 лет после самого события, крестьяне почти единодушно подтвердили, что их деды и прадеды были повинны в насильственной смерти барина, и даже назвали имена убийц.

Смерть отца стала переломным моментом в судьбе Федора. Он тяжело переживает ее. По свидетельству дочери, именно с этого времени в нем проявляются первые признаки эпилепсии. По другому свидетельству, из веселого и шаловливого мальчика он, едва ли не в одночасье, превращается в нелюдимого и задумчивого юношу.

По окончании училища в 1843 году Достоевский был зачислен полевым инженером-подпоручиком в Петербургскую инженерную команду. Но уже в 1844 году он уходит в отставку с военно-инженерной службы, а в 1845-м заканчивает свой первый роман «Бедные люди».

Работа над романом шла с трудом, и Достоевский сомневался в его успехе. Его даже посещали мысли о самоубийстве в случае неудачи. Он писал брату: «Если мое дело не удастся, я, может быть, повешусь»; «А не пристрою романа, так, может быть, – и в Неву».

Роман, вопреки опасениям автора, имел шумный успех. О Достоевском заговорили как о новом явлении в русской литературе. Некрасов, прочитав рукопись за одну ночь, прибежал к Достоевскому в четыре часа утра, чтобы выразить свой восторг. Затем со словами «Новый Гоголь явился!» передал рукопись Белинскому. Тот тоже прочел роман, не отрываясь, и пожелал познакомиться с автором. «Приведите, приведите его скорее!» — сказал он Некрасову.

Белинскому удалось произвести сильное впечатление на молодого Достоевского. В этом много лет спустя признается сам писатель: «Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма… Как социалисту, ему прежде всего следовало низложить Христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма… Тут оставалась, однако, сияющая личность Самого Христа, с которою всего труднее было бороться… Но в беспрерывном, неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием…»

Под влиянием Белинского Достоевский увлекся идеями социализма. Он стал посещать кружок молодых вольнодумцев, собиравшийся по пятницам в доме сотрудника Министерства иностранных дел Михаила Васильевича Петрашевского.

Там была разношерстная публика: от утопистов-мечтателей – до революционеров, грезивших государственным переворотом и свержением монархии.

Осенью 1848 года Достоевский познакомился с называвшим себя коммунистом Николаем Александровичем Спешневым, вокруг которого вскоре сплотилось семеро наиболее радикальных петрашевцев, составив особое тайное общество.

На одном из собраний у Петрашевского Достоевский зачитал злополучное письмо Белинского к Гоголю, в котором критик набрасывается на великого писателя за то, что тот защищал религию и Православную Церковь. Это и стало в дальнейшем одним из главных пунктов обвинения против него, когда он, в числе других участников кружка, был арестован и помещен в Петропавловскую крепость.

Следствие по делу петрашевцев велось восемь месяцев и закончилось приговором: лишение всех прав состояния и ссылка в каторжную работу в крепость на восемь лет. Хотя Достоевский отрицал предъявленные ему обвинения, суд признал его «одним из важнейших преступников» за чтение и «за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского».

Николай I наложил резолюцию: «На четыре года, а потом – рядовым». Однако он пожелал, чтобы для всех участников кружка был устроен «обряд» показательной казни. Идея, очевидно, заключалась в том, чтобы проучить заговорщиков и послать сигнал либеральной общественности: вот что с вами будет, если не прекратите вынашивать революционные замыслы.

Все детали церемонии были тщательно продуманы лично Государем. Морозным декабрьским утром осужденных вывели на Семеновский плац, где им был объявлен смертный приговор. Первую тройку облачили в белые рубахи и привязали к столбу. Достоевский был во второй тройке, жить ему оставалось, как он думал, не более десяти минут. Подошел священник, петрашевцы приложились ко кресту. И вот когда каждый из осужденных мысленно простился с жизнью, неожиданно последовало объявление о высочайшей милости: о замене смертного приговора каторжными работами.

Один из приговорённых к казни, Николай Григорьев, не выдержав напряженности этих минут, сошёл с ума... Петрашевцу Фёдору Николаевичу Львову запомнились слова Достоевского, сказанные им перед казнью на Семёновском плацу Спешневу: «Nous serons avec le Christ» (Мы будем с Христом), на что тот ответил: «Un peu de poussiere» (Горстью праха).

В этом коротком диалоге замечательны и характерны обе фразы. Достоевский верил, что, участвуя в тайном обществе с целью освобождения крестьян, он делает Христово дело. Спешнев же, возможно, помимо своей воли, сказал слова, для заговорщиков почти пророческие: умри бунтовщики в тот момент, не раскаявшись в своем преступлении, они наверняка стали бы для Христа лишь «горстью праха»...

Нежданное помилование Федор Михайлович пережил как воскрешение из мертвых. Позже это не раз припомнилось в романах и в разговорах с современниками, но впервые было рассказано об этом в письме брату, написанном в тот удивительный день, когда в течение нескольких минут его жизни сошлись вместе Голгофа и Пасха.

В этом письме он прощался с прежней и начинал новую жизнь: «Брат! я не уныл и не упал духом. Жизнь – везде жизнь, жизнь – в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть — вот в чем жизнь, в чем задача ее. Я сознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою. Да, правда: та голова, которая создавала, жила высшею жизнию искусства, которая сознала и свыклась с возвышенными потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих. Осталась память и образы, созданные и еще не воплощенные мной. Они изъязвят меня, правда! Но во мне осталось сердце и та же плоть и кровь, которая также может и любить, и страдать, и желать, и помнить, а это – все-таки жизнь!»

В 1849 г. Достоевский был сослан на 4 года в Сибирь. В Тобольске, по дороге в омскую каторгу, произошло незабываемое событие, сыгравшее важнейшую, возможно, даже решающую, роль в духовной биографии Достоевского.

Жены декабристов Жозефина Муравьева, Полина Анненкова и Наталия Фонвизина добились («умолили», по словам Достоевского) тайного свидания с петрашевцами на квартире смотрителя пересыльной тюрьмы. Каждому заключенному они передали по Евангелию с незаметно вложенными в переплёт деньгами (10 рублей).

В «Дневнике писателя» за 1873 год Достоевский вспоминал: «Мы увидели этих великих страдалиц, добровольно последовавших за своими мужьями в Сибирь. <...> Они благословили нас в новый путь, перекрестили и каждого оделили Евангелием — единственная книга, позволенная в остроге. Четыре года пролежала она под моей подушкой в каторге. Я читал ее иногда и читал другим. По ней выучил читать одного каторжного».

А еще раньше в «Записках из Мертвого дома» Достоевский писал об этом Евангелии: «Эту книгу, с заклеенными в ней деньгами, подарили мне еще в Тобольске те, которые тоже страдали в ссылке и считали время ее уже десятилетиями и которые во всяком несчастном уже давно привыкли видеть брата».

Самые глубокие и духовно-доверительные отношения сложились у Достоевского с одной из декабристок — Наталией Фонвизиной. В Омске она продолжала поддерживать оказавшегося в заключении писателя. Наталья Дмитриевна Фонвизина двадцать пять лет провела в добровольном изгнании. Молодой двадцатитрехлетней барышней она поехала вслед за своим мужем, декабристом Михаилом Александровичем Фонвизиным, в Сибирь, а потом делила с ним тяготы каторги и ссылки в Чите, Петровском заводе, Енисейске, Красноярске и, наконец, Тобольске. Наталья Дмитриевна была глубоко верующим человеком, и в Сибири вокруг нее сложился особый кружок. Участники его вели переписку на религиозно-нравственные темы, обсуждали вопросы духовной жизни, поддерживали друг в друге стремление к христианскому совершенству, занимались делами милосердия и благотворительности.

Члены кружка были связаны тесной дружбой со знаменитым алтайским миссионером, архимандритом Макарием (Глухаревым), впоследствии канонизированным Русской Православной Церковью в лике преподобных. Он два раза в год приезжал по делам в Тобольск и неоднократно посещал Фонвизиных. (Кстати, именно архимандрит Макарий предпринял одну из первых попыток перевода Библии на русский язык). Необходимо добавить, говоря об этом человеке, что, обучаясь в Санкт-Петербургской духовной академии, он сделался верным учеником ректора – архимандрита Филарета (Дроздова), который позже и перевел Библию на русский.

Фонвизина была чуть ли не единственным человеком, кто писал Достоевскому в острог (даже любимый брат писателя не осмелился поддерживать переписку с государственным преступником). Она постаралась помочь Достоевскому через друзей, принадлежавших к ее кружку — протоиерея Стефана Яковлевича Знаменского (прославлен РПЦ в лике праведных в 1984 г.) и священника Александра Ивановича Сулоцкого.

Через тюремного врача, «главного лекаря» Омского военного госпиталя Ивана Ивановича Троицкого им удалось добиться разрешения передавать Достоевскому духовные книги и журналы. Среди первых же переданных писателю изданий были номера журнала «Христианское чтение» 1828 г. с замечательным произведением архиепископа Иннокентия Херсонского «Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа». Можно не сомневаться, что эта книга, на страницах которой очень талантливо и ярко излагается Евангелие, произвела на Достоевского чрезвычайное впечатление (в его личной библиотеке в последующем будет храниться три разных издания этой книги).

Но вернемся к Евангелию, подаренному женами декабристов Достоевскому.

Это было первое издание Нового Завета на русском языке, осуществлённое в 1823 году, в царствование императора Александра I, за два года до восстания декабристов, Русским Библейским Обществом. Именно Новый Завет, а не полностью Библия.

О переводе открыто заговорили впервые еще в 1816 году.

Князь Александр Голицын, будучи на тот момент президентом Российского Библейского Общества, получил Высочайшее изустное повеление, «дабы предложил Святейшему Синоду искреннее и точное желание Его Величества доставить и россиянам способ читать Слово Божие на природном своем российском языке, яко вразумительнейшем для них славянского наречия, на коем книги Священного Писания у нас издаются».

Осуществление перевода от Комиссии духовных училищ было поручено Филарету, тогда архимандриту и ректору Санкт-Петербургской академии. Правила для перевода были составлены им же.

Переводить надлежало с греческого, как первоначального, преимущественно перед славянским, с тем, чтобы в переводе удерживать или употреблять слова славянские, «есть ли они ближе русских подходят к греческим, не производя в речи темноты или нестройности», или если соответственные русские «не принадлежат к чистому книжному языку».

Библия, кстати, у писателя была еще со времен следствия. Из заключения Федор Михайлович написал брату письмо с просьбой привезти ему Библию. На французском языке. Русского варианта тогда просто не существовало.

К сожалению, тираж переведенной на русский язык Российским Библейским Обществом Библии был уничтожен сразу после восстания декабристов: книга была признана «опасной, прививающей излишнюю свободу и свободомыслие». После чего переводы были запрещены, а Русское Библейское Общество закрылось высочайшим императорским указом.

Библия же пробыла у Достоевского недолго. В Омском остроге ее украл и пропил некий арестант Петров. А вот подаренный Новый Завет писатель сохранил на всю жизнь. По воспоминаниям Анны Григорьевны Достоевской, «Федор Михайлович во всю свою жизнь никогда не расставался с Евангелием, даже в поездки в Москву на несколько дней брал его с собою. Дома оно лежало на письменном столе, и в него он любил вкладывать дорогие для него вещи, например: портреты детей, их письма и пр.».

Справедливости ради, следует сказать, в этот период еще не произошло полного воцерковления Достоевского. По воспоминаниям друга писателя барона Александра Врангеля, Достоевский в то время «был, скорее, набожен, но в церковь ходил редко и попов, особенно сибирских, не любил. Говорил o Христе с восторгом».

Для напитанного популярными гуманистическими идеями писателя Евангелие и его перевод представляли в то время, скорее, филологический интерес, он ещё разделял легковесные взгляды кружка Белинского и сообщества Петрашевского. Не случайно в письме Наталье Фонвизиной, написанном сразу по прибытии на каторгу, Достоевский благодарит ее за Новый Завет и называет Христа «симпатичной личностью». Какой же путь ему предстояло пройти, чтобы «симпатичная личность» трансформировалась в Единородного Бога Живого!

Священные тексты стали постепенно открываться писателю в своей неисчерпаемой глубине. И сам он говорил о себе: «Меня зовут психологом. Неправда! Я писатель высших реальностей».

С подаренным Новым Заветом писатель никогда не расставался, он пронёс его через каторгу, всегда брал его в путь, хранил на письменном столе. По этой книге Достоевский учил русскому языку дагестанского татарина Алея, который сказал ему на прощание, что из каторжника он сделал его человеком. Евангельские сюжеты находили отражение в его творчестве и служили источником художественных и духовных откровений, на протяжении всей жизни они согревали его творческий очаг.

Как он позже скажет: «…мне тогда судьба помогла, меня спасла каторга… совсем новым человеком сделался… Когда я очутился в крепости, я думал, что тут мне и конец, думал, что трёх дней не выдержу, и – вдруг совсем успокоился. Ведь я там что делал?.. я писал «Маленького героя» – прочтите, разве в нём видно озлобление, муки? Мне снились тихие, хорошие, добрые сны, а потом чем дальше, тем было лучше. О! это большое для меня было счастие: Сибирь и каторга! Говорят: ужас, озлобление, о законности какого-то озлобления говорят! ужаснейший вздор! Я только там и жил здоровой, счастливой жизнью, я там себя понял, голубчик… Христа понял… русского человека понял и почувствовал, что и я сам русский, что я один из русского народа. Все мои самые лучшие мысли приходили тогда в голову, теперь они только возвращаются, да и то не так ясно».

Следующие четыре года Достоевский провёл на каторге в Омске. Арестанты были лишены права переписки, но, находясь в лазарете, писатель смог тайно вести записи в так называемой «Сибирской тетради» («моя тетрадка каторжная»). Впечатления от пребывания в остроге нашли потом отражение в повести «Записки из Мёртвого дома».

Годы каторги стали для писателя годами великого духовного переворота: узнав, приняв и по-настоящему глубоко и искренне полюбив русский народ, он узнал и принял почти тысячелетнюю веру своего народа – Православие. Каторга не подавила, а наоборот, развила в нем его главные качества: сострадание, милосердие, любовь.

«Снисходительность Федора Михайловича к людям была как бы не от мира сего, – вспоминал о годах сибирской ссылки Достоевского после каторги барон А. Врангель. – Все забитое судьбою, несчастное, хворое и бедное находило в нем особое участие. Его совсем из ряда выдающаяся доброта известна всем близко знавшим его... Он человек весьма набожный, болезненный, но воли железной...».

Константин Померанцев, «Праздник Рождества в Мертвом доме». (В центре на нарах — Ф. М. Достоевский), 1862 г. Необходимо добавить, что Достоевскому потребовались годы для того, чтобы сломить враждебное отчуждение к себе как к дворянину, после чего арестанты стали принимать его за своего. Русский учёный, профессор истории русской литературы, один из первых биографов Достоевского, действительный статский советник Орест Фёдорович Миллер считал, что каторга стала «уроком народной правды для Достоевского».

На каторге произошло «перерождение убеждений» Достоевского. Суть того, что случилось, писатель выразил емкой формулой: «идеи меняются, сердце остается одно».

«Перерождение убеждений» — трудная тема для самого Достоевского. В этом он признавался брату сразу после выхода из каторги: «Что сделалось с моей душой, с моими верованиями, с моим умом и сердцем в эти четыре года — не скажу тебе. Долго рассказывать. Но вечное сосредоточение в самом себе, куда я убегал от горькой действительности, принесло свои плоды».

О «перерождении убеждений» Достоевский говорил в письме графу Эдуарду Ивановичу Тотлебену, генералу, знаменитому военному инженеру: «Я был осужден законно и справедливо; долгий опыт, тяжелый и мучительный, протрезвил меня и во многом переменил мои мысли». И далее: «Мысли и даже убеждения меняются, меняется и весь человек, и каково же теперь страдать за то, чего уже нет, что изменилось во мне в противоположное, страдать за прежние заблуждения, которых неосновательность я уже сам вижу, чувствовать силы и способности, чтоб сделать, хоть что–нибудь, для искупления бесполезности прежнего и — томиться в бездействии!»

В напряженной духовной работе исчезли «заблуждения», «ошибки ума», но остались «убеждения сердца». Изменились политические воззрения Достоевского, но сам писатель утвердился в идеале и в «новых» идеях, многие из которых он высказывал и до каторги. На смену «вольнолюбивым мечтам» пришло «почвенничество». Всем сердцем писатель воспринял народную правду и веру. Достоевский дорожил этим обретенным в страданиях знанием народа, новообретенным пониманием его жизни.

«Перерождение убеждений» стало обретением духовной «почвы», народной правды, осознанием Истины и полным приятием Христа и Евангельского Слова.

После освобождения из острога в конце февраля 1854 года Достоевский был отправлен рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон в Семипалатинск. Там же, весной того же года, у него начался роман с Марией Дмитриевной Исаевой.

В день коронации Александра II 26 августа 1856 года было объявлено прощение бывшим петрашевцам. Однако Александр II приказал установить за писателем тайный надзор до полного убеждения в его благонадёжности.

6 февраля 1857 года Достоевский обвенчался с Марией Исаевой в православном храме в Кузнецке.

Помилование Достоевскому (то есть полная амнистия и разрешение публиковаться) было объявлено по высочайшему указу 17 апреля 1857 года, согласно которому права дворянства возвращались как декабристам, так и всем петрашевцам. Период заключения и военной службы был поворотным в жизни Достоевского: из ещё не определившегося в жизни «искателя правды в человеке» он превратился в глубоко религиозного человека, единственным идеалом которого на всю последующую жизнь стал Иисус Христос.

Первым опубликованным произведением Достоевского после каторги и ссылки был рассказ «Маленький герой» («Отечественные записки», 1857, № 8).

В 1859 году были опубликованы повести Достоевского «Дядюшкин сон» (в журнале «Русское слово») и «Село Степанчиково и его обитатели» (в журнале «Отечественные записки»).

В конце декабря 1859 года Достоевский с женой и приёмным сыном Павлом вернулся в Петербург, но негласное наблюдение за писателем не прекращалось до середины 1870-х годов. Достоевский был освобождён от надзора полиции лишь 9 июля 1875 года.

В 1860 году вышло двухтомное собрание сочинений Достоевского.

В 1861-1862 гг. в журнале «Время» были впервые полностью напечатаны «Записки из Мёртвого дома». Новаторское сочинение, точное определение жанра которого до сих пор не удаётся литературоведам, ошеломило читателей России. Для современников «Записки» оказались откровением. До Достоевского никто не касался темы изображения жизни каторжных. Одного этого произведения было достаточно для того, чтобы писатель занял достойное место как в русской, так и в мировой литературе.

С начала 1861 года Фёдор Михайлович помогал брату Михаилу издавать собственный литературно-политический журнал «Время», после закрытия которого в 1863 году братья начали выпускать журнал «Эпоха».

На страницах этих журналов появились такие произведения Достоевского, как «Униженные и оскорблённые» (1861), «Записки из мёртвого дома», «Скверный анекдот» (1862), «Зимние заметки о летних впечатлениях» (1863) и «Записки из подполья» (1864).

Летом 1862 года Достоевский предпринял первую поездку за границу, побывав в Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Италии и Австрии. Несмотря на то, что главной целью путешествия было лечение на немецких курортах, в Баден-Бадене писатель увлёкся разорительной игрой в рулетку, испытывал постоянную нужду в деньгах. Часть второй поездки по Европе летом 1863 года Достоевский провёл с молодой эмансипированной особой Аполлинарией Сусловой – («инфернальной женщиной» по словам самого писателя), с которой также встречался в 1865 году в Висбадене.

Любовь Достоевского к А. П. Сусловой, их сложные отношения и привязанность писателя к рулетке нашли отражение в романе «Игрок».

Достоевский посещал казино в Баден-Бадене, Висбадене и Гомбурге в 1862, 1863, 1865, 1867, 1870 и 1871 годах. Последний раз писатель играл в рулетку в Висбадене 16 апреля 1871 года, когда после проигрыша навсегда поборол в себе страсть к игре.

Следует сказать еще о том, что в Висбадене очень большое влияние на Достоевского оказало общение с православным священником протопресвитером Иоанном Янышевым.

Отец Иоанн выручил писателя из тяжелого положения после проигрыша в рулетку, дав ему денег в долг. Достоевский неизменно, до конца дней, питал к Янышеву искренние и дружеские чувства. В письме к своему другу поэту Аполлону Николаевичу Майкову от 18 февраля (1 марта) 1868 г. Достоевский писал о Янышеве: «Это редкое существо: достойное, смиренное, с чувством собственного достоинства, с ангельской чистотой сердца и страстно верующее».

Скажем о нем несколько слов. Отец Иоанн был выдающийся деятель Православной Церкви, видный богослов и проповедник, профессор богословия и философии Петербургского университета, с 1866 по 1883 г. — ректор Петербургской духовной академии.

Добавим, что именно о. Иоанн во время отпевания Достоевского обратился к присутствующим с проповедью, в которой сказал:

...здесь, вокруг гроба одного русского человека, соединились все ученые, литераторы, учащиеся, все русские люди. Здесь на глазах у нас снова подтверждаются слова божественного учителя Христа: «блажении кротции, яко тии наследят землю; блажении чистии сердцем, яко тии Бога узрят; блажении изгнаннии правды ради, яко тех есть царство небесное».

Вся деятельность покойного многострадального, много любившего писателя, заключалась в отыскивании светлых черт в самой низкой душе. Он рылся в грязи для того, чтобы отыскать и там чистое и высокое. Стоит только припомнить заглавия его произведений, чтобы видеть, кого изображал наш великий писатель, о ком болело его сердце, кому он сочувствовал; это были: «Бедные люди», «Униженные и оскорбленные», «Мертвый дом», «Идиот». Он обращал на них наше внимание, он глубоко заглядывал в душу человека, он своими произведениями продолжал нам нагорную проповедь Христа, и мы как бы слышали: «Блаженни нищие духом, яко тех есть царство небесное; блаженни плачущие, яко тии утешатся; блаженни алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся; блаженни егда возненавидят вас человецы». Всю жизнь свою покойный искал истины и правды...

Но вернемся к биографии писателя.

В 1864 году ушли из жизни жена и старший брат писателя Михаил. В данный же период происходит и разрушение социалистических иллюзий юности (основой которых являлись европейские социалистические теории), формируется критическое восприятие писателем буржуазно-либеральных ценностей. Мысли Достоевского на этот счёт впоследствии найдут своё отражение в романах «великого пятикнижия» и «Дневнике писателя».

Возраст писателя приближался к сороковой отметке, а настоящего счастья в личной жизни он так и не узнал, пока не познакомился с Анной Сниткиной.

В ее лице он обрел верную подругу, мать его детей и прекрасного помощника. Она сама издавала романы супруга, занималась решением всех финансовых вопросов, потом издала свои мемуары о любимом муже. Свой последний роман писатель посвятил именно ей.

Венчали молодоженов священник Измайловского полка Коссович-Динаровский Василий Григорьевич с диаконом Лукой Дубецким.

В этом браке у Достоевского родились две дочери – Софья и Любовь, и два сына – Федор и Алексей. Софья умерла еще в младенчестве.

Прижизненная слава писателя достигла своего апогея после выхода романа «Братья Карамазовы». Пушкинская речь знаменовала собой пик популярности Достоевского.

... В начале января 1881 года, при встрече с Дмитрием Васильевичем Григоровичем, Достоевский поделился предчувствием, что не переживёт нынешней зимы.

У него развилась эмфизема легких, из-за которой он постоянно задыхался. За два дня до смерти у писателя началось сильное горловое кровотечение. Он даже потерял сознание.

Вот как вспоминает о последних часах жизни писателя его жена Анна Григорьевна:

«Когда доктор стал осматривать и выстукивать грудь больного, с ним повторилось кровотечение, и на этот раз столь сильное, что Федор Михайлович потерял сознание. Когда его привели в себя, первые слова его, обращенные ко мне, были:

– Аня, прошу тебя, пригласи немедленно священника, я хочу исповедаться и причаститься!

Хотя доктор стал уверять, что опасности особенной нет, но, чтоб успокоить больного, я исполнила его желание. Мы жили вблизи Владимирской церкви, и приглашенный священник, о. Мегорский, чрез полчаса был уже у нас. Федор Михайлович спокойно и добродушно встретил батюшку, долго исповедовался и причастился. Когда священник ушел, и я с детьми вошла в кабинет, чтобы поздравить Федора Михайловича с принятием Святых Таин, то он благословил меня и детей, просил их жить в мире, любить друг друга, любить и беречь меня. Отослав детей, Федор Михайлович благодарил меня за счастье, которое я ему дала, и просил меня простить, если он в чем-нибудь огорчил меня...

...Затем сказал мне слова, которые редкий из мужей мог бы сказать своей жене после четырнадцати лет брачной жизни:

– Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно...»

На следующий день кровотечение не повторялось. На третий день утром Анна Григорьевна, проснувшись, увидела, что муж пристально смотрит на нее: «Знаешь, Аня, — сказал Федор Михайлович полушепотом, — я уже часа три как не сплю и все думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру».

Он попросил жену дать ему Евангелие — то самое, которое Наталья Фонвизина подарила ему, когда он прибыл в Тобольский острог. Это Евангелие всегда лежало у него на столе.

Часто, задумав что-либо или сомневаясь в чем-то, он открывал Евангелие наугад и читал то, что открылось. Так сделал он и теперь: открыл книгу сам, а прочитать дал жене.

Она прочитала: «Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду». «Ты слышишь «не удерживай» — значит, я умру», — сказал Достоевский и закрыл книгу.

Он умер в тот же день. Кончина его была «безболезненной, непостыдной, мирной», подлинно христианской. Перед смертью он благословил каждого из детей, а Евангелие, подаренное в Тобольском остроге, передал своему сыну Федору.

Дочь писателя, мемуаристка Любовь Достоевская, вспоминала этот день так: «Когда священник ушел, он (отец) позвал нас в свою комнату, взял наши маленькие руки в свои, попросил мать еще раз раскрыть Библию и прочесть нам притчу О блудном сыне. Он слушал чтение с закрытыми глазами, погруженный в раздумья.

«Дети, не забывайте никогда того, что только что слышали здесь, – сказал он нам слабым голосом. – Храните беззаветную веру в Господа и никогда не отчаивайтесь в Его прощении. Я очень люблю вас, но моя любовь – ничто в сравнении с бесконечной любовью Господа ко всем людям, созданным Им. Если бы вам даже случилось в течение вашей жизни совершить преступление, то все-таки не теряйте надежды на Господа. Вы Его дети; смиряйтесь пред Ним, как перед вашим отцом, молите Его о прощении, и Он будет радоваться вашему раскаянию, как Он радовался возвращению блудного сына.

После этого мы вышли из комнаты отца...

... Друзья, родственники собрались в гостиной, ибо весть об опасной болезни Достоевского распространилась уже в городе. Отец попросил их заходить друг за другом и каждому говорил дружеское слово. Силы его на глазах падали с каждым часом».

Также Любовь Фёдоровна отметила впоследствии, что ей случалось бывать при смерти своих друзей и родных, но ни одна кончина не виделась ей такой светлой, как смерть её отца: «То была истинно христианская кончина — смерть без боли и без стыда (...) Он потерял сознание лишь в последний момент. Он видел приближение смерти, не боясь её».

Любовь Фёдоровна также вспоминала, как на следующее утро она бесстрашно зашла в комнату отца и увидела, что его положили на стол со сложенными на груди руками, куда вложили икону.

Рядом с покойным сидел художник и рисовал его посмертный портрет. Это был знаменитый живописец Иван Крамской. Он сам захотел написать портрет Достоевского, и, по словам жены усопшего, очень талантливо справился со своей работой: «На этом портрете Фёдор Михайлович кажется не умершим, а лишь заснувшим, почти с улыбающимся и просветленным лицом, как бы уже узнавшим не ведомую никому тайну загробной жизни».

Об этой картине очень многие говорили одно и то же: казалось, будто Достоевский спит на своей подушке и легонько улыбается, словно видит хороший сон...

Литератору и юристу Анатолию Кони тоже особенно запомнилось лицо умершего Достоевского: «Какое лицо! Его нельзя забыть... Хотелось сказать окружающим: «Nolite flere, non est mortuus, sed dormit». То есть, с латинского «Не плачьте, — он не умер, он только спит».

Так случилось, что последнюю пометку в главной для Достоевского книге сделала Анна Григорьевна.

Карандашная запись почти стёрлась, но, благодаря усилиям учёных, её удалось восстановить: «Открыты мною и прочтены (строки) по просьбе Фёдора Михайловича в день его смерти, в 3 часа».

14 февраля 1881 года Фёдор Достоевский был похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге. В эпитафии на надгробии приведены слова о пшеничном зерне из Евангелия от Иоанна, указанные в качестве эпиграфа к роману «Братья Карамазовы»:

«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». (Евангелие от Иоанна, 12:24.).

Похороны Достоевского вылились в удивительную демонстрацию христианского чувства со стороны неверующей, казалось бы, молодежи.

Тысячи людей, провожавших его, пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!» Множество задушевных речей было произнесено на отпевании Достоевского и панихидах по нему.

Вот одно из таких слов, сказанное священником Иоанном Петропавловским:

«Кто такой Федор Михайлович? Не титулованная, не знатная государственная особа, а просто человек и христианин. Христианин! В этом – разгадка тайны его духа.

Мы высоко чтим его. Чем же приобретены им это уважение, этот почет? Не восхождением в верхние сферы государственной жизни, а нисхождением в нижние слои народной жизни, служением человечеству. Это – бедный и самоотверженный труженик, много поработавший на благо человечества вверенными ему от Бога талантами; это глубоко верующий христианин, муж Креста Христова... Весь путь его жизни был усеян терниями. Чаша жизненных скорбей и невзгод испита была им до дна; но она не огорчила его сердца и только разожгла в нем огонь святой любви к своему народу, ко всему человечеству. И он был истинный сын своего народа, друг всего человечества.

Он открыл нам нашу народную жизнь в ее самых низших, отверженных слоях и здесь вместе со страшными душевными язвами нашел и указал нам в душе человеческой ту блестящую искорку, по которой мы все сродны своему Творцу, Отцу светов...

Богатое содержание его духа нелегко приобретено им: оно выстрадано им, вышло из горнила мучительных ощущений его сердца. Высокое ли – мы не знаем, близкое ли – не предрешаем, но, несомненно, он – подобие праведника».

«В мировой литературе было немало авторов, которые превосходно знали Библию, — говорит доктор филологических наук Владимир Захаров. — Но вряд ли найдётся кто-либо ещё, кто, как Достоевский, четыре года читал лишь Евангелие, пережил и прожил его как свою судьбу».

...У Достоевского была мечта. Она выражена в одной из его записных книжек середины 1870-х годов: «Я верую в полное царство Христа. Как оно сделается, трудно предугадать, но оно будет. Я верую, что это царство совершится… И пребудет всеобщее царство мысли и света, и будет у нас в России, может, скорее, чем где-нибудь».

Достоевскому не суждено было увидеть, как сбудется эта мечта. То, что происходило на его глазах, свидетельствовало, скорее, об обратном: об отходе от Христа значительной части русских людей, об их увлечении нигилистическими и социалистическими идеями.

Но как подлинный пророк, он предостерегал, бил в набат. И не уставал напоминать о том, в чем видел спасение России: о сияющем образе Христа, о Его пресветлом лике, Его чудесной и чудотворной красоте.

Сознательная жизнь Федора Михайловича начиналась с чтения Евангелия – им же и завершилась в последние минуты жизни.

Достоевский сказал русскому народу самое главное: мы будем народом, пока будем верить во Христа, надеяться на Него, всем сердцем любить Его.