«Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина – вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Это высказывание Достоевского порой вызывает у верующих неприятие и сомнение. Мысль, на первый взгляд, действительно неожиданная, даже крамольная, опасная: как может истина быть вне Христа? Но давайте разберемся, кому и зачем адресует ее писатель.
Существует два варианта критики философской концепции: «имманентная», изнутри, показывающая, есть ли внутри умопостроения какие-то изъяны; и «трансцендентная», когда вы соотносите выстроенную систему с какой-то другой и показываете, что вторая — лучше, критикуете первую с позиций второй. Конечно, с богословской точки зрения немыслимо разделение истины и Христа, потому что Христос и есть истина — Сам спаситель говорит: Я есть путь, и истина, и жизнь (Ин. 14:6). Но мы же не оцениваем с позиции богословия, например, стихотворение Пушкина «Пророк». Тут нужны какие-то другие критерии.
Полагаю, мысль Достоевского вполне очевидна, она — свидетельство его безусловного принятия Христа. В отличие от Льва Толстого, который позволил себе фактически переписать Евангелие — вот там уж действительно недопустимые для верующего христианина вещи. Достоевский же говорит, причем говорит людям, для Церкви внешним: вот вы утверждаете, что есть какая-то истина вне Христа — не буду с вами спорить; но посмотрите на Христа, разве кто-то или что-то сравнимо с Ним?
Этот умозрительный эксперимент Достоевского, мне кажется, помогает глубже прочувствовать важные вещи не только в плане разговора о вечном, но и в контексте дня сегодняшнего. Федор Михайлович моделирует ситуацию, при которой бы кто-то смог доказать существование некой истины вне Христа. Не буду сейчас останавливаться на том, почему это предприятие чисто с научной точки зрения весьма сомнительное, если не сказать — заранее обреченное на провал, хотя некоторые адепты веры во «все доказавшую науку» и утверждают обратное. Я хотел бы обратить внимание на другое.
В наш век все большее влияние обретает мировоззренческая позиция, в которой вопрос о существовании некой единой истины вообще выносится за скобки: пусть, мол, каждый верит во что хочет, у каждого – своя правда, и ни одна из этих правд не может претендовать на абсолют. И если мы смотрим на фразу Достоевского не как на богословскую формулу, а как на риторический прием великого художника, как на его предельно искренний ответ на вызовы, которые бросает Христианству внешний мир, то в ней можно увидеть и очень важное напоминание также и людям церковным: когда в центре нашей веры перестает находиться Христос, когда наш взгляд смещается с Него на «более насущные» вопросы, все чаще касающиеся политики, борьбы с врагами внешними или внутренними и т. п., мы сами выводим себя из зоны абсолюта, низводим веру до уровня одной из многочисленных идеологий, увязающих в паутине относительности без перспектив на победу в конкуренции частных мнений. Нет истины вне Христа. А если мы боремся за истину, которая нам кажется безусловной, но в которой Христос – не в центре, то эта борьба бессмысленна. Вот что, мне кажется, Достоевскому удалось выразить очень хорошо.