«Идиот», 1867-1869 гг.

После «Преступления и наказания» Достоевский разрабатывает идею видения рая на земле, наблюдаемого Раскольниковым на берегу сибирской реки.

В начале работы над «Идиотом» писатель ставит «слишком трудную», по его собственным словам, задачу: «изобразить вполне прекрасного человека». Сложность возникает из-за того, что, как сам Достоевский подчеркивает в письме своей племяннице Софье Ивановой от 13 января 1868 г., речь идет о персонаже, которого он никогда не встречал в реальной жизни: «Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Все Евангелие Иоанна – в этом смысле; он всё чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного)» .

Что имеет в виду Достоевский, когда говорит, что идеал прекрасного до сих пор ещё не выработан? Вероятно, он имеет в виду следующее: пока ещё нет ясно сформулированных, обоснованных и общепринятых «скрижалей ценностей». Люди всё ещё спорят о том, что есть добро и что есть зло – смирение или гордость, любовь к ближнему или «разумный эгоизм», самопожертвование или самоутверждение. Но один ценностный критерий существует для Достоевского: образ Христа. Он является для писателя воплощением «положительно» или «совершенно» прекрасного человека.

Центральная фигура романа «Идиот» — князь Лев Николаевич Мышкин, потомок древнего дворянского рода, страдающий тяжелым недугом — эпилепсией. Этой болезнью страдал и сам Достоевский.

В князе Мышкине воплощены все благословения Нагорной проповеди:

«Блаженны нищие духом…, блаженны кроткие…, блаженны милостивые…, блаженны чистые сердцем…, блаженны миротворцы…»

И словно о нём – слова апостола Павла:

«Любовь долготерпит, милосердует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит» (1 Кор. 13:4-7).

Всё это настолько сближает Мышкина со Христом, что сложилось мнение, будто Достоевский хотел воссоздать образ Христа XIX века. Не случайно своего героя Достоевский в черновых набросках романа называл «Князь-Христос». (Кстати, даже фамилия главного героя первоначально задумывалась Достоевским как Христов, а не Мышкин).

Хотя параллели между Христом и князем Мышкиным многочисленны. Образ жизни, мышления и действий князя резко отличается от всех окружающих. Он — не от мира сего и живет не по законам мира сего, а по евангельскому закону любви и всепрощения. Он нестяжателен, деньги и материальные блага для него ничего не значат. Он не замечает дурных качеств людей, в каждом старается увидеть только хорошее. Он преисполнен любви к людям. Он готов простить каждого еще до того, как тот попросит о прощении. Но это, однако, не означает, что Мышкин и есть Христос по существу. Ведь сам Мышкин говорит такие слова:

«На свете есть только одно положительно прекрасное лицо – Христос».

Князь Мышкин есть именно последователь Христа, но не его литературно-иконографический образ. Мышкин излучает дух Христов, любит Христа, верит в Него. Хотя у князя отсутствует мужество, в смысле воли к самоутверждению, решительность там и тогда, где это необходимо.

Если в «Преступлении и наказании» путь ко Христу выражен в спасительной миссии Сони, утоляющей печаль Родиона Раскольникова, то в «Идиоте» Мышкин становится для многих гласом утешения, в частности, – для Настасьи Филипповны, тяжко страдающей бременем прошлого. Соблазнённая в юности богатым, предприимчивым, бессовестным помещиком, долгие годы находившаяся на положении содержанки, а потом брошенная на произвол судьбы пресыщенным совратителем, она ощущает себя существом грешным, отверженным, презренным и недостойным никакого уважения. Спасительная любовь приходит от князя, он делает ей предложение и говорит:

«…я сочту, что вы мне, а не я сделаю честь. Я ничто, а вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это – много».

Однако Настасья Филипповна не принимает предложение князя, но на прощание адресует ему такие слова:

«Прощай, князь, в первый раз человека видела!».

Очевидно, что не без участия князя она обретает сильную духовную связь с образом Христа. В одном из своих писем к «сопернице» Аглае, тоже любимой Мышкиным, описывает она некое видение явившегося ей Христа и представляет себе, как бы она изобразила Его на картине:

«Христа пишут живописцы всё по евангельским сказаниям: я бы написала иначе: я бы изобразила Его одного – оставляли же Его иногда ученики одного. Я оставила бы с Ним только одного маленького ребёнка. Ребёнок играл подле него: может быть, рассказывал Ему что-нибудь на своём детском языке, Христос его слушал, но теперь задумался; Его рука невольно, забывчиво осталась на светлой головке ребёнка. Он смотрит в даль, в горизонт; мысль великая, как весь мир, покоится в Его взгляде; лицо грустное. Ребёнок замолк, облокотился на Его колена и, подперши рукой щеку, поднял голову и задумчиво, как дети иногда задумываются, пристально на Него смотрит. Солнце заходит…».

Зачем рассказывает Настасья Филипповна в письме к Аглае об этом привидевшемся ей образе Христа? Как она Его видит? Она растрогана любовью Христа к детям и детей – ко Христу и, несомненно, думает при этом о князе, который имеет особую внутреннюю связь с детьми. Но, может быть, она видит в ребёнке, сидящем у ног Христа, образ князя, который, как это постоянно подчёркивается, и сам ведь остался ребёнком как в положительном, так и в отрицательном смысле в смысле несостоявшегося становления взрослого человека, становления истинного мужчины. Ибо при всей близости князя к Христу между ними сохраняются различия, влекущие за собой роковые, катастрофические последствия для Настасьи Филипповны. Целительная, спасительная любовь Иисуса спасла Марию Магдалину (Лк., 8:2), любовь же князя, колеблющаяся между глубоким состраданием и бессильной плотской чувственностью, губит Настасью Филипповну.

Альтернативой Мышкина выступают Рогожин и Ипполит. Рогожин выходит кем-то вроде соперника Мышкину. Он также, как и князь, любит Настасью Филипповну, но не любовью сострадания и жертвенности, а любовью чувства, где плотское преобладает над духовным. Он готов из ревности убить Мышкина, лишь бы не досталась князю Настасья Филипповна.

Иная фигура – Ипполит:

«... очень молодой человек, лет семнадцати, может быть и восемнадцати, с умным, но постоянно раздражённым выражением лица, на котором болезнь положила ужасные следы».

У него чахотка «в весьма сильной степени, казалось жить не более двух-трёх недель».

Несмотря на описание такого недужного состояния, Ипполит в романе представляет собой образ просветительства 60-х гг. XIX в. Именно это просвещение и губит его в конце романа, ставя в жизненную ситуацию, где нарушаются границы мировоззрения. Скорее всего, Достоевский хотел сказать, что образ Ипполита, просвещённого умственно, но больного физически, и есть образ современной на тот момент интеллигенции.

Одной из причин этих образов-антагонистов романа Достоевский видит во взглядах Рогожина и Ипполита на Христа, как определил писатель «Мёртвого Христа».

Не будет ошибкой сказать, что ключом к «Идиоту» во многом является картина Ганса Гольбейна Младшего «Мертвый Христос в гробу», которую рассматривают три героя: Мышкин, Рогожин и Ипполит.

Сделаем небольшое отступление...

Фёдор Достоевский увидел картину на выставке в Базеле в 1867 году. Самое дерзкое и загадочное из произведений Ганса Гольбейна Младшего произвело на него неизгладимое впечатление. Он будто окаменел перед жутким откровением образа, в глазах — смятение и страх...

Его жена Анна Григорьевна вспоминала:

«Картина произвела на Федора Михайловича подавляющее впечатление, и он остановился перед ней как бы пораженный… В его взволнованном лице было то испуганное выражение, которое мне не раз случалось замечать в первые минуты приступа эпилепсии... Не поехавший с нами в Базель Борис Тихомиров шутил накануне отъезда: «От этой картины, как известно, у иного еще вера может пропасть...».

Позже, в своем дневнике, Анна Достоевская сделает такую запись:

«Здесь во всем музее только и есть две хорошие картины: это "Смерть Иисуса Христа”, удивительное произведение, но которое на меня просто произвело ужас, а Федю так до того поразило, что он провозгласил Гольбейна замечательным художником и поэтом.

Обыкновенно Иисуса Христа рисуют после его смерти с лицом, искривленным страданиями, но с телом, вовсе не измученным и истерзанным, как в действительности было. Здесь же представлен Он с телом похудевшим, кости и ребра видны, руки и ноги с пронзенными ранами, распухшие и сильно посинелые, как у мертвеца, который уже начал предаваться гниению. Лицо тоже страшно измученное, с глазами полуоткрытыми, но уже ничего не видящими и ничего не выражающими. Нос, рот и подбородок посинели; вообще это до такой степени похоже на настоящего мертвеца, что, право, мне казалось, что я не решилась бы остаться с ним в одной комнате.

Положим, что это поразительно верно, но, право, это вовсе не эстетично, и во мне возбудило одно только отвращение и какой-то ужас. Федя же восхищался этой картиной».

Это, действительно, страшная картина. Спаситель — и на Кресте, и снятый с Креста — по обычаю, всегда изображался в покое и величии телесной красоты, как бы не тронутой смертными мучениями, не подверженной разрушительным законам разложения.

Гольбейновский же Христос перенес неимоверные страдания: израненный, иссеченный ударами стражников, в синяках и кровоподтеках — следах побиения камнями, в ссадинах от падения под тяжестью креста. Глаза его полуоткрыты, но — и это, может быть, самое ужасное: в них – мертвая остекленелость; губы судорожно застыли, словно в оборвавшемся на полуфразе стоне: «Господи! Отец мой, зачем Ты оставил Меня…».

Интересно, что, стоя перед картиной Гольбейна, Анна Григорьевна увидела «Мертвого Христа» — центральный образ романа «Идиот»; но Федор Михайлович увидел также и зерно, умершее, чтобы прорасти, — эпиграф к «Братьям Карамазовым». «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12: 24).

В будущем Достоевский описал своё впечатление от картины в романе «Идиот» словами Мышкина в следующем диалоге:

— Это копия с Ганса Гольбейна, — сказал князь, успев разглядеть картину, — и хоть я знаток небольшой, но, кажется, отличная копия. Я эту картину за границей видел и забыть не могу.

— А на эту картину я люблю смотреть! — пробормотал, помолчав, Рогожин.

— На эту картину! — вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли, — на эту картину! Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!

— Пропадает и то, — неожиданно подтвердил вдруг Рогожин.

И действительно, Рогожин теряет веру в Воскресение Христово. Аналогичное состояние переживает и Ипполит, когда навещает Рогожина, и тот ему показывает картину Гольбейна. Ипполит стоит перед ней почти пять минут. Картина производит на него «какое-то странное беспокойство». В пространном «Объяснении» Ипполит пишет:

«На картине этой изображён Христос, только что снятый с креста… это в полном виде труп человека, вынесшего бесконечные муки ещё до креста, раны, истязания, битьё от стражи, битьё от народа, когда Он нёс на Себе крест и упал под крестом, и, наконец, крестную муку в продолжение шести часов… Правда, это лицо человека, только что снятого со креста, то есть сохранившее в себе очень много живого, тёплого; ничего ещё не успело закостенеть, так что на лице умершего даже проглядывает страдание, как будто бы ещё и теперь им ощущаемое… но зато лицо не пощажено нисколько; тут одна природа, и воистину таков и должен быть труп человека, кто бы он ни был, после таких мук…»

Именно здесь представлено самое пространное теологическое рассуждение романа. Характерно, что Достоевский вкладывает в уста неверующему интеллигенту, который выводит образ Христа как трупа, подобно вульгарному натурализму тургеневского Базарова, или например, отзывы о Христианстве Кириллова из «Бесов» или ищущего рациональное зерно во всём Ивана Карамазова из «Братьев Карамазовых». В Христе данные герои видят лишь рассвет человечества, идеал человека, который есть мера всех вещей. Ипполит, подобно Ивану Карамазову верит в новозаветные рассказы о Христе, видит во Христе «великое и бесценное существо – такое существо, которое одно стоило всей природы и всех законов её, всей земли, которая и создавалась-то, может быть, единственно для одного только появления этого существа!»

Такое сравнение целиком и полностью повторяет «памфлет тургеневского Базарова о достоинстве лягушек», как единственно стоящих созданий для их изучения для народного научного блага. Отсюда только земное, натуральное понимание образа Христа и убивает веру в Бога у Ипполита и Рогожина, ибо они отринули Божественную природу Христа, отринули Воскресение и Вознесение, а, значит, отринули и смысл Любви Божией, по которой Он и совершил искупительную жертву на кресте. Отсюда смысл утерян, и тогда Христианство становится верой абсурда без смысла распятия, а отсюда вывод: мир несправедлив, потому что добро ещё не пришло в этот мир, а значит, мир живёт в постоянном несовершенном хаосе, не знающем Света, Который был дан через Христа.

Совсем другой образ Христа мы видим в рассказе князя Мышкина:

«А вот, говорят, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у Бога радость всякий раз, когда Он с неба завидит, что грешник перед Ним от всего своего сердца на молитву становится». Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность Христианства разом выразилась, то есть всё понятие о Боге как о нашем родном отце и о радости Бога на человека, как отца на своё родное дитя, – главнейшая мысль Христова! Простая баба! Правда, мать…»

Мышкин добавляет, что подлинное религиозное чувство, порождающее такое состояние души: «всего яснее и скорее на русском сердце... заметишь».

Достоевский поясняет, что для русского человека лик Христа может быть родным, русским, если этот лик сохранён им в чистоте. Однако не зря в романе «Идиот» писатель описал разные взгляды как на образ христианской жизни, так и на лик Христа, поскольку тем самым хотел разъяснить, что не всегда русский значит православный, если образ жизни его не совмещён с образом Христа, поскольку, несмотря на красоту русской христианской души, в каждом человеке таится тёмное, болезненное тело, страдающее от своего греховного накала и несовершенства.

Смело можно сказать, что «Идиот» — это роман-притча с глубочайшим религиозным подтекстом.