Существует множество писателей, знающих Священное писание, использующих его идеи и образы в своём творчестве. Но вряд ли найдётся кто-то, кто не только четыре года читал практически одно лишь Евангелие, как Достоевский, но и выстрадал и пережил его как свою личную судьбу; распятие и воскрешение Христа прочувствовал на себе, как свою смерть на каторге и перерождение для новой жизни.

Умирая, писатель подарил эту книгу сыну Фёдору и просил передавать её потомкам по мужской линии.

Забегая вперед, скажем, что просьба эта исполнена не была. В советский период хранение дома такой семейной реликвии могло обернуться неприятностями, поэтому после смерти Фёдора Фёдоровича его потомки сдали Евангелие в Ленинскую библиотеку на временное хранение до наступления совершеннолетия внука Андрея. Позже, руководствуясь тем, что хранение Евангелия в библиотеке лишь помогает изучению наследия Достоевского, потомки решают оставить книгу там же. С одной стороны, воля писателя не исполнена, с другой, такое решение, безусловно, способствовало всевозможным исследованиям, представляющим научный и культурный интерес.

Но вернемся к Ф. М. Достоевскому и его Евангелию... Смело можно сказать, что эта Книга вобрала в себя не только физические и моральные страдания, но и духовный опыт писателя — его пометы карандашом и чернилами и отметы ногтем в тексте и на полях.

А итогом этих каторжных обдумываний стала сочиненная, но незаписанная статья «О назначении христианства в искусстве», о которой Фёдор Михайлович написал барону Александру Егоровичу Врангелю в Страстную пятницу 1856 года: «Всю ее до последнего слова я обдумал еще в Омске. Будет много оригинального, горячего. За изложение я ручаюсь. Может быть, во многом со мной будут не согласны многие. Но я в свои идеи верю и того довольно. Статью хочу просить прочесть предварительно Ап. Майкова. В некоторых главах целиком будут страницы из памфлета. Это собственно о назначении христианства в искусстве. Только дело в том, где ее поместить?»

Статья, как уже было сказано выше, так и осталась ненаписанной — ее действительно, как писатель и предполагал, негде было поместить, но взгляд Достоевского на эту тему выражен во всем его творчестве.

У Фёдора Михайловича была почти религиозная концепция творчества. Как священник на исповеди, он был исповедником своих героев. Их грехи становились его грехами, увеличивая тяжесть его собственного креста. Свою вину герои и их автор разрешают самим актом творчества: исповедью, покаянием и искуплением своих и чужих грехов.

В этом плане Евангелие, пожалуй, дает для понимания творчества Достоевского больше, чем любые исследования и изыскания о нем. А одной из важнейших особенностей творчества Достоевского является его последовательное и бескомпромиссное следование евангельским истинам: Евангельское слово буквально «пронизывает» всё творчество писателя.

Не будет ошибкой сказать, что без привлечения библейского текста невозможно понять и оценить творчество Достоевского во всей его полноте, сложности и оригинальности. В «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы» введены длинные евангельские отрывки — такие, как эпизоды с воскрешением Лазаря (Ин., 11, 1-44), с бесноватым из Гадаринской страны (Лк., 8, 32-36), Послание Лаодикийской церкви (Ап., 3, 14-17), фрагмент из эпизода Свадьбы в Кане Галилейской (Ин., 2, 1-11), а также огромное количество прямых и косвенных цитат из Святого Писания, количество которых неуклонно нарастает к последнему роману «великого пятикнижия» настолько, что почти каждая страница содержит эти цитаты.

Связи с Евангелием наблюдаются у писателя на разных уровнях проблематики и поэтики его произведений. Во-первых, Достоевский достаточно широко использует прямое цитирование Евангелия. В отдельных случаях обращения к тексту «Вечной Книги» оказываются настолько важны и подчеркнуты, что, по наблюдениям исследователей, почти перерастают статус художественного приема. В «Преступлении и наказании», например, Достоевский включил в текст романа все 45 стихов Евангелия о воскрешении Лазаря.

Другой уровень связей прослеживается по соотнесенности судеб героев Достоевского с различными идеями и символикой Евангелия. Свои романы автор пронизывает подобными связями широко и последовательно; так, что это выливается в своеобразный принцип сюжетной организации повествования. В особых случаях («Бесы» и «Братья Карамазовы») ключевая роль отводится эпиграфам, взятым из Библии. Эти цитаты, венчая произведения, как будто заряжают евангельским смыслом их сложное идейно-образное содержание и художественную структуру.

Роман «Бесы», например, по словам литературоведа, публициста и писателя Ростислава Плетнева, «начат и закончен, в сущности, чтением Евангелия, словно пророческий голос, прочтя из вечной книги, вдруг начинает, оторвавшись от нее, говорить о будущем и, изобразив страшную картину бед, заканчивает чтением того же места. Эпиграф входит, как семя, в толщу романа и, растворившись в ней, дает то же семя — круг замкнут».

Столь же художественно конструктивен и евангельский эпиграф в «Братьях Карамазовых».

Наконец, особый уровень связей с Евангелием представляет у Достоевского его постоянная — на протяжении 60–70-х гг. — творческая ориентация на образ Христа. Помимо наиболее полного воплощения в образе Мышкина («князя Христа» в подготовительных материалах к «Идиоту»), некоторые христоподобные черты, по наблюдениям исследователей, проступают и в других героях — например, в Кириллове из «Бесов».

В конце 1877 г. Достоевский составил для себя творческую программу «на 10 лет деятельности», куда включил одним из пунктов замысел: «Написать книгу о Иисусе Христе». Это осталось нереализованным, но образ Христа все-таки нашел свое прямое воплощение в последнем романе – «Братья Карамазовы», где он выведен в поэме о Великом инквизиторе и в грезах Алеши Карамазова о Кане Галилейской.

Раскольников, Ставрогин, Степан Трофимович, Ипполит, Алеша просят почитать или слушают чтение евангельского текста в те критические моменты, когда им необходимо выяснить что-то самое важное в своем существовании, и когда они не могут этого сделать самостоятельно. Для каждого из них цитата из Евангелия является уже знакомым текстом, наполненным понятным им смыслом. Однако каждый герой слышит отрывок так, как будто он адресован именно ему и только ему. Библейский текст вторгается в «привычный мир» Раскольникова, Ипполита, Ставрогина, Степана Трофимовича как «незаконная комета», по мнению литературоведа, культуролога, профессора Юрия Михайловича Лотмана.

«Великое пятикнижие» Фёдора Достоевского

Критики и литературоведы, говоря о евангельских мотивах в творчестве Достоевского, прежде всего, имеют в виду романы т.н. «великого пятикнижия». Именно в них нашли наиболее глубокое отражение нравственные, философские и социальные взгляды писателя.

Здесь предметом познания автора становится внутренний мир героев, путь к Богу, постижение истины. Полные психологизма и драматизма, романы потрясают силой и основательностью проникновения их создателя в потаённые уголки человеческой души и подсознания.

Их объединяет интерес к внутреннему миру героев, глубокий психологизм и поиск истинного пути. Без понимания этих романов, пожалуй, невозможно в полной мере понять и прочувствовать, как и про что писал Фёдор Михайлович.

В литературных кругах «великим пятикнижием» принято называть неофициальный цикл из пяти самых масштабных романов Достоевского. Эти романы были написаны один за другим: «Преступление и наказание» (1866 г.), «Идиот» (1867-1869 гг.), «Бесы» (1871-1872 гг.), «Подросток» (1875 г.), «Братья Карамазовы» (1879-1880 гг.).

В самом названии очевидна литературная аллюзия: в определении «великое пятикнижие Достоевского» просматривается связь с «Пятикнижием Моисея», то есть с пятью первыми книгами Библии евреев и христиан, лежащими в основе Ветхого Завета (Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие).

Согласно традиционному взгляду, «Пятикнижие» представляет собой единый документ Божественного Откровения, от начала и до конца записанный пророком Моисеем во время сорокалетнего странствия еврейского народа по пустыне. Исключением являются последние восемь стихов Второзакония (где рассказывается о смерти Моисея), относительно которых существует два мнения. Первое: и эти стихи также в положенное время были продиктованы Богом и записаны Моисеем; второе: они были записаны преемником Моисея, Иисусом Навином.